Ужасный век. Том I (СИ)

И ещё палач, конечно: детина не меньше Гевина, с огромным топором в мозолистых лапищах. Часто палачи надевают маски, хоть и мало в этом смысла — все же прекрасно знают, кто в городе палач. Так крепко знают, что редкий палаческий сын сам устраивается в жизни иначе. Но вот этот палач маски не носил. Лицо его совсем не показалось Мартину интересным, а в глазах читалось одно лишь безразличие. Ни ненависти, ни отвращения, ни сочувствия к жертвам этот человек не испытывал.

На лице рыцаря была только скука. Что же до священника… Этот старик в бархате точно слышал о чудесах, совершённых Мартином. Не мог не слышать. Однако столь же ясно виделось: не верит. Не смотрел священник на Мартина как на пророка, как на настоящего колдуна, на по-настоящему опасного для Церкви противника. Ничего подобного.

Очередное свидетельство очевидного: утратила Церковь веру не только в то, что прославляет — но даже в то, против чего борется. Мартин вспомнил, как в лесном доме указывала с иронией на этот факт Гелла. Удивительно, дескать, насколько слабо верят паладины в то, против чего сражаются. Вермилий, Гордон и Брюс до последнего момента так и не поняли, с чем столкнулись.

Вот и этот священник не понимал. Не хотел понимать? Или не мог — как раз потому, что молчание Творца Небесного сделало служителей его беспомощными?

Впрочем, для совершения казней сил Церкви по-прежнему хватало.

— Желаешь ли ты покаяться в своей злой ереси? — спросил священник.

— Мне не в чем перед вами каяться.

— Не предо мной и не пред добрыми горожанами Церковь милостиво позволяет тебе произнести слова покаяния, пока ещё не поздно. Но перед лицом самого Творца Небесного!

— Творец Небесный нынче глух, нем и слеп. Он почти мёртв. Его нет здесь. Он меня не услышит.

Кто-то в толпе возмутился: не все здесь прониклись рассказами о чудотворце, похоже. Или просто слова Мартина прозвучали слишком дерзко — даже для человека, который и правда парочку чудес совершил.

Священник устало, разочарованно вздохнул. Наверняка и не такие слова он на этой площади слыхивал.

— Ничего не бойтесь! — обратился Мартин к друзьям, пока повисла короткая пауза.

Гевин, Далия и уж тем более Ерден совсем не напоминали тех, кто боится смерти. Перестал бояться её и Крыс, похоже. Уж как минимум — успешно природный страх скрывал. Может быть, друзья Мартина надеялись на какое-то чудо? Странно, но сам пророк подобного не ожидал. Что такое чудо? Это событие удивительное, невероятное, выходящее за нормальные рамки. А Мартин предчувствовал, напротив, абсолютно естественный и логичный ход вещей.

Все друзья Мартина промолчали. Далия отвела глаза. Гевин скривился, когда из толпы раздалось несколько бессмысленных возгласов о пощаде. Крыс обратил взгляд к небу, а Ерден улыбнулся. И всё.

— Что же: раз не желаешь покаяться перед смертью, Церкви остаётся лишь вверить душу твою самому Творцу Небесному, мудрому и милосердному. Настанет день, в который справедливо судить станет он каждого. Приступайте!

Два красивых стражника взяли Мартина под руки. Он, разумеется, не сопротивлялся. Покорно сделал пару шагов, опустился на колени и положил голову на колоду: измочаленную топором, пропитавшуюся кровью. Эта деревяшка пахла смертью.

Да. Именно таков запах смерти.

Священник говорил какие-то положенные слова, но Мартин не слушал его. Толпу не слушал тоже. Голова легла на колоду так удобно, словно на самую мягкую подушку. Какие сны приснятся во сне, длящемся вечность или что-то вроде того? Даже этот вопрос Мартина не слишком заинтересовал: всего лишь пришёл на ум мимолётно.

Палач приблизился, Мартин повернул голову к нему. Большинство, наверное, отворачивается? А вот Мартину хотелось смотреть палачу в глаза — и тот противиться не стал. До сознания наконец дошли кое-какие слова священника: на тему силы Церкви. Это показалось забавным.

— Я смеюсь над силой Церкви! — вырвалось вдруг у Мартина. Совершенно само собой: не думал он над этой мыслью.

Палач высоко занёс топор, со всё тем же спокойствием — не «ледяным» даже, а подобном скорее трясине. Крестьянка сильнее переживает, когда рубит голову курице, переставшей нести яйца. Ослепительный блик пробежал по отточенной, без единой зазубринки, кромке лезвия.

— Руби. — произнёс Мартин, словно командовал собственной казнью.

Лезвие ухнуло вниз. Мартин хотел проследить за ним так долго, насколько получится, но почти сразу невольно зажмурился.

Вот и всё.

Всегда — или хотя бы с тех пор, как сделался Мартин рыцарским оруженосцем, было интересно: на что похоже это чувство, когда острая сталь рассекает твою плоть? Как он ощущается — удар настоящего меча или топора?

Мартин ощутил лишь то же, что чувствовал, когда на ристалище его били тупым тренировочным оружием. Широкий, тяжёлый, тщательно заточенный топор ударил по шее, нанеся лишь что-то вроде ушиба — и… отскочил.