Ужасы льдов и мрака

Вечером, добравшись до «Тегетхофа», Поспишил не в силах говорить, из горла рвется бессвязный лепет, на губах кровь. Вайпрехт пытается расспросить его, трясет, снова расспрашивает. В ответ кочегар только мычит. Вайпрехт берет его за плечо, за оба плеча, поворачивает полуневменяемого, будто дорожный столб, в ту сторону, откуда он пришел, и кричит: Где? Где? В конце концов рука показывает на северо-запад, в морозную пелену. Вайпрехт даже ружья с собой не берет. Как был, без шубы мчится прочь. Офицеры Брош и Орел вместе с восемью матросами устремляются вдогонку. В руках у Орела шуба для Вайпрехта; но догнать его они не могут. Он далеко впереди, порой останавливается и зовет Пайера, но догнать его они не могут. Так проходит почти три часа, наконец Вайпрехт слышит ответный крик: Карл! Сюда! Впервые за эти годы во льдах начальника зовут по имени. Больше такое не повторится.

Угрюмая, спотыкающаяся процессия возвращается к кораблю. Катаринича ведут под руки, Лет-тиса везут на санях. Но и на «Тегетхофе» утешения не найти. Поднимаясь на борт по ледяным ступенькам – баловство минувших дней, – они слышат, как Поспишил кричит от боли, а доктор твердит: «Да послушай же, руки у тебя останутся целы! Понимаешь? Целы!» Потом кочегарова боль вдруг отступает на задний план, и они слышат одного только машиниста. Неужто умирающий способен этак кричать. Всю ночь напролет и на следующий день Отто Криш стонет и кричит, и с этим криком уходят остатки его двадцатидевятилетней жизни.

Какая тишина, когда под вечер шум агонии внезапно умолкает.

16 марта 1874 г., понедельник. Погода ясная, ветер. Температура -29°R (-36,2 °C). Подготовка ко второму санному походу. Вечером в половине пятого скончался наш машинист Отто Криш! Упокой, Господи, его душу!

Иоганн Халлер

За восемьсот сорок семь дней, которым суждено пройти от начала австро-венгерской полярной экспедиции до ее возвращения в Вену, егерь Иоганн Халлер лишь дважды использует в своих записках восклицательный знак; оба раза в день смерти машиниста. Знаки скорби или ужаса – я судить не берусь, просто сохраняю эти знаки, такие естественные и аккуратные, и передаю потомкам как давние свидетельства неповторимого чувства.

Внутри корабля слишком мало места, невозможно оставить там покойника для прощания на предписанные несколько дней; Криша помещают на палубе. Но он не будет неукрыт, незащищен. Еще в смертный час машиниста скрюченный цингой, ревматизмом и горячкой плотник Антонио Вечерина начинает мастерить сосновый гроб, пилит, стучит молотком и мучается от этой работы. Остальные стоят в карауле подле умершего. Матросы, офицеры, даже лежачие больные – все собираются у одра машиниста, толпятся возле искаженного лица, и Вайпрехт, сообразно торжественности минуты, произносит заупокойную молитву на латыни.

Libera me, Domine, de morte aeterna in die illa tremenda, quando caeli movendi sunt et terra, dum veneris judicare saeculum per ignem… – Избави меня, Господи, от вечной смерти в тот страшный день, когда содрогнутся небо и земля, когда Ты придешь судить огнем род человеческий… – Requiem aeternam dona ei, Domine, et lux perpetua luceat ei… – Вечный покой даруй ему, Господи, и вечный свет да воссияет ему… Больше часа они так молятся – взывают к Всевышнему по-итальянски, по-немецки, по-хорватски. Потом Клотц и Халлер обмывают и обряжают покойника. Криш будет похоронен чин чином, со всем тщанием, на берегу новой земли, а не предан Ледовитому океану, как какой-нибудь мореход. Матрос Антонио Лукинович жертвует саван – крахмальную, красиво расшитую холщовую рубаху, которую рассчитывал надеть в день возвращения в родной город Браццу; сейчас он зашивает в ее подол реликвию, зуб, что, по словам триестинского торговца церковной утварью, якобы принадлежал побиенному камнями святому Стефану и обладает чудодейственной силой – помогает душе усопшего войти в рай. Боцман Лузина дает алебастровые четки, и Лоренцо Марола, большой мастер по части красоты, обвивает ими посиневшие руки машиниста. Марола и рождественскую елку всегда украшал, и столы на Новый год и на Пасху. Они готовят поминки – торжественную церемонию, и не по обязанности. Александр Клотц до ночи сидит над деревянной табличкой, выписывает неуклюжие буквы – надпись, которую прибьет к надгробию Криша:

Пред величием Его человек

устоять не может

должно ему уйти прочь яко скоту