Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник)

— Конечно, он доволен.

Этот разговор происходил, наверное, уже в сотый раз. И с каждым разом он оставлял у Петера все более тягостное чувство; он, ссутулившись, встал — отец всегда говорил, что он станет сутулым, если не будет держать спину прямо.

Он помог сестре сесть в кресло, снял со спинки стула меховую безрукавку, расправил ее и прикрыл Сюзанне колени. Она перегнулась через него, чтобы посмотреть, как посреди комнаты возникает Моцарт, идущий к клавикордам.

— Смотри, Петер, сейчас он мне кивнет, — сказала она.

Петер взглянул в ее глаза, сиявшие восторгом, и его бросило в жар. Он обогнул свое кресло и быстро пошел к двери, надеясь сбежать, прежде чем зазвучит музыка.

Он схватил пальто, висевшее на крючке у двери, торопливо натянул его и выскользнул на улицу.

Холод просачивался под одежду. На фоне оранжевого неба выделялись очертания барочных зданий и силуэты разбомбленных домов. У него за спиной, в темных недрах дома, раздавались первые ноты вступления к «Regina Coeli». Одиноко звучал тоненький голосок. Эхо разносило его по убогому району. Куда пропали все туристы? Наверняка сидят в отелях, на другой стороне Капуцинерберга, в жилой части города. За последнее время Петер не слышал, чтобы там взрывались бомбы. За рекой в ранних сумерках сверкали огни, из труб шел дым. Здесь же практически не было людей. Может, туристы ушли на Соборную площадь? Он читал о тамошней временной бомбе: она убила двадцать прохожих, зато возродила часть «Человека», [112]который исполнялся на площади каждый год. Несомненно, его клиенты соблазнились пьесой. В этом для него состоял настоящий ужас временных бомб — они приносили вред безо всякой системы и плана, рушили жизни людей и лишали их возможности зарабатывать на жизнь.

Призрачная женщина пела: «Quia quern meruisti portare…» [113]

Петер ушел прочь, чтобы не слышать пения. Снег хрустел у него под ногами. Он представил, что рядом идет отец, и они беседуют. «Тебе сейчас пятнадцать лет, — говорил отец. — Ты уже взрослый, чтобы играть в прятки с самим собой. Ты и твоя сестра едва сводите концы с концами. Куда вы пойдете, если кончатся деньги? Когда туристы вообще перестанут приходить? Ты мало накопил, Петер. Вы живете как тяжелобольные. Вам приносят еду на дом, вы никогда не выходите на улицу, только на редкие прогулки. Вы живете в страхе, боитесь внешнего мира».

«Но у меня есть Моцарт, — ответил Петер, слегка напуганный словами собственного внутреннего голоса. — Может быть, мы пойдем с ним».

«А твой Моцарт знает, что он здесь? И что ты здесь? Или Сюзи? Нет! Ты играешь в игры, Петер. Моцарт мертв, и скоро вы с сестрой присоединитесь к нему».

«Прекрати!» — крикнул Петер и остановился. «Голос» смолк. В конце концов, это говорил не его отец. Обернувшись, он увидел, что всего за несколько минут ушел далеко от дома и почти добрался до конца улицы — до стрелки, которую здесь установил. Отсюда дом был неотличим от окружавших его брошенных зданий. Он торопливо направился обратно. Только посмотрите на это место! Откуда туристам знать, в какой именно дом идти? Неудивительно, что их становилось все меньше. Петер был так поглощен заботами о Сюзанне, что не заметил, как его дом превратился в развалюху.

Подходя, он услышал, как Мария Липп несколько раз пропела «Resurrexit», [114]а затем Моцарт подхватил ликующее «Аллилуйя».

Петер закрыл за собой дверь, прислонился к ней, словно пытаясь не пустить в дом некое зло, ломившееся снаружи. Он дышал с присвистом, перед глазами плясали огненные точки. Трудно было поверить, что такая короткая пробежка лишила его сил.

Прекрасный голос выводил: «Ora pro nobis Deum». Петер мысленно обратился к Богородице: «Да, пожалуйста, моли Бога о нас».

Он стоял в коридоре до тех пор, пока не смолкло последнее «Аллилуйя». Сюзанна весело захлопала в ладоши. Петер заглянул в комнату: Моцарт, вскочив со стула, бросился к ней и исчез. Интересно, подумал он, а знает ли Моцарт о ее присутствии? А вдруг он, со своей стороны, может видеть куски настоящего?

Сюзанна, почувствовав его присутствие, оглянулась.

— А, это ты, Петер, — сказала она. — Не хочешь моих шоколадных кружев? Они, наверное, уже застыли.

Он кивнул. Лицо словно онемело — так он старался сохранять невозмутимое выражение, чтобы спрятаться от страха, грызущего его изнутри. Он смотрел, как она поднимается со стула, ковыляет в кухню, явно страдая от мучительной боли. Метелка упала с ее колен, но она не попыталась ее поднять. Казалось, за последние десять минут сестра еще постарела. Когда она ушла, он снял пальто и повесил его в коридоре.

— Мы угостим Моцарта, ладно? — окликнула она его.

— Хорошо. — Он едва смог выдавить из себя это слово: горло сжимали спазмы.

Сюзанна с шарканьем появилась на пороге кухни, согнувшись почти вдвое под тяжестью своего угощения. Оно лежало на ладони, словно темная салфетка. В затянутых катарактой глазах сиял восторг; старческое слабоумие позволило ей ненадолго забыть о боли.

— Смотри, как красиво!