Ужасы. Замкнутый круг

Ужасы: Замкнутый круг

РОБЕРТ МАККАММОН Булавка

Роберт Маккаммон родился в Бирмингеме, штат Алабама, где и по сей день живет вместе с женой Салли. В двадцать шесть лет он выпустил свой первый роман «Ваал» («Baal»), и с тех пор его произведения в жанре хоррор неизменно становятся бестселлерами. Среди них романы «Грех бессмертия» («Bethany's Sin»), «Корабль ночи» («The Nightboat»), «Они жаждут» («They Thirst»), «Неисповедимый путь» («Mystery Walk»), «Участь Эшеров» («Usher's Passing»), «Песня Сван» («Swan Song»), «Кусака» («Stinger»), «Час волка» («The Wolf's Hour») и «Моё!» («Mine»), а также сборник «Синий мир» («Blue World»).

Рассказ «Булавка» — это душераздирающая история о психическом расстройстве, которое толкает на саморазрушение.

Я сделаю это.

Да. Сделаю.

Я держу булавку в руке; сегодня вечером я собираюсь заглянуть во внутреннее солнце.

И тогда, когда я до краев буду полон ослепительным сиянием и жаром, когда мой мозг заполыхает таким пожарищем, что хоть звони во все колокола, я прихвачу в «Макдоналдс» на углу свой винчестер, и посмотрим, кто что кому скажет.

Вот, пожалуйста, разговариваешь сам с собой. Так здесь больше никого нету, с кем же мне разговаривать? Нет, нет, здесь моя подружка. Вот она, у меня в руке. Да ты знаешь. Булавка.

У меня есть остренькая подружка-невеличка. Ты только взгляни, как блестит это крохотное острие. Она — Булавка — завораживает. Она говорит: смотри на меня, смотри долго и внимательно и увидишь во мне свое будущее.

Очень острое будущее, и в нем — боль. Булавка лучше Бога, потому что Булавку я могу держать в руке. Бог где-то терзается и стонет в тишине… где-то там, наверху. Высоко-высоко за потолком. Черт, трещина, а я и не знал. Неудивительно, что этот паскудный потолок в этом месте протекает.

Ну, так. Джонни — нормальный парень. В смысле, стрелять в него я не стану. Он в порядке. Остальные… бац, бац, бац, ровно две секунды — и все в этой лавочке покойники. Мне не нравится, как они захлопывают рты, когда я прохожу мимо, точно у них есть секреты, которые мне знать не положено. Как будто у человека могут быть секреты, если он целый день возится с машинами, чинит тормозные колодки да клеит шины, и под ногти ему забивается такая грязюка, что не отмоешь. Хороши секреты! А вот Булавка… у Булавки секреты есть. Сегодня вечером я узнаю их и поделюсь своим знанием с людьми на углу, с теми, кто жрет гамбургеры в безопасном, надежном мире. Держу пари, там крыша не течет, будь она неладна, я заставлю ее потечь — всажу пулю навылет, вот так.

Я потею. Тут жарко. Подумаешь, новость — вечер-то летний.

Булавочка, ты такая хорошенькая, аж слеза прошибает.

По-моему, фокус в том, чтобы не моргать. Я слышал про таких, кому уже случалось делать это. Они видели внутреннее солнце и выходили сияющие, светозарные. Здесь у меня всегда темно. В этом городе всегда темно. По-моему, им требуется немного солнечного света, как думаешь?

Вообще-то, с кем это ты беседуешь? Я сам с собой. Вместе с Булавкой выходит четверо. Черт возьми, можно бы сыграть в бридж, если б была охота. Лукас любил играть в бридж; любил жульничать и по-всякому обзываться, да все равно что еще тут делать? О, эти белые-белые стены. По-моему, белый — цвет Сатаны, ведь у него нет лица. Я видел по телевизору проповедника-баптиста, и на нем была белая рубаха с закатанными рукавами. Он говорил: подходите поближе по проходу, ну давайте, давайте подходите, пока можно, и я покажу вам дверь в Царствие Небесное.

Это большая белая дверь, сказал он. Сказал и улыбнулся, да так улыбнулся… О, я-то знал, просто знал, что на самом деле он говорит, ты смотришь на меня, верно, Джои? На самом деле он говорил: Джои, ты же все знаешь о больших белых дверях, не так ли? Ты знаешь, что когда они с размаху захлопываются, слышно, как щелкает задвижка и бренчит в замке ключ, и ясно, что эта большая белая дверь уже не откроется, пока кто-нибудь не придет и не откроет ее. Когда она закрывалась, открывалась она всегда очень нескоро.