Ужасы. Замкнутый круг

Вернувшись домой, он с облегчением устраивается на полу, укладываясь с пьяной осторожностью и уставившись в потолок. Мохнатый длинноногий паук спускается по стене, Макс наблюдает за ним, но не испытывает ни малейшего желания прихлопнуть его, как обычно. Благодаря боли или упадку сил он научился испытывать сострадание — живи и жить давай другим, — во всяком случае, это потребовало бы слишком многих усилий. Звонит телефон, но ему не хочется отвечать, хотя потом его внезапно осеняет. Он объясняет пауку, что, может быть, кому-то плохо и надо с кем-нибудь поговорить. Он заставляет себя подняться, бормоча, я ведь не эгоист какой-нибудь. Макс? О, вот это сюрприз, Нэнси, какого черта ты звонишь? Макс, с тобой все в порядке? У тебя какой-то странный голос. Это потому, что я сам странный — ну да ладно, ты по делу звонишь или в приступе человеколюбия? Он смотрит на паука, подмигивает ему и садится на диван. Макс, не надо так. Она прерывисто вздыхает, а Макс молчит. Я не передумала, Макс, но вчера, уходя, ты выглядел как-то странно, и я за тебя беспокоюсь. Вот уже второй раз за полминуты ты называешь меня странным — это уже существенно. Он снимает кроссовки. Не надо так, Макс, — я правда за тебя беспокоюсь, и мы можем остаться друзьями. Мы можем остаться друзьями, повторяет он, словно эхо, и стягивает носок, вытаскивая зацепившуюся за ноготь шерстинку. Ты этого хочешь, Нэнси? Молчание затягивается. Нет, я не этого хочу — мне тебя не хватает, даже после всего, что ты натворил. Он перестает разглядывать пальцы на ногах. И я тебя правда люблю, но этого мало, потому что существует еще кое-что помимо любви. Например? Ну такие важные вещи, как доход и честолюбие. Я и делал важные вещи: вспомни, как ты приходила домой смертельно уставшая, а я тебя утешал, и ты рассказывала мне то, чем нельзя поделиться больше ни с кем на свете? Макс… И я честолюбив: разве я не стремлюсь к тебе — и разве может быть большее честолюбие, чем желание заполучить тебя? Снова пауза. Вообще я могу стать другим, правда. Ну, не знаю, Макс. В ее голосе что-то изменилось, и Макс подался вперед. Просто скажи, что хочешь попытаться, потому что, если мы попытаемся оба, может, что-нибудь и получится, но, ради бога, не ставь на нас крест. Она тяжело дышит, кажется, даже плачет и бормочет что-то, но он не понимает что. Что ты говоришь? Это все кровь — трудно говорить, когда столько крови. Он молчит. Ладно, мы попытаемся, — она всхлипывает, — но не надо ничего обещать.

Вернувшись из кинотеатра, он ложится прямо на пол и наблюдает за тем, как над ним медленно вращается потолок, и с надеждой смотрит на телефон, воображая, как резкий звонок вот-вот нарушит тишину. Он закрывает глаза и, может быть, засыпает ненадолго, потом открывает глаза, встает и плетется в крошечную кухню, где крошечные тараканы бросаются в укрытие, когда загорается свет. Покрытый известковым налетом водопроводный кран протекает, и капли падают в раковину, забитую грязной посудой. Под раковиной стоят емкости со всякими чудодейственными чистящими средствами, и он берет одну из бутылок — вот хорошо было бы очистить жизнь, словно засорившийся слив, — читает предостерегающую красную надпись на этикетке и, неохотно поставив бутылку назад, возвращается в гостиную, падает на диван и вопросительно смотрит на телефон.

— Пять минут, — говорит он вслух, — я даю тебе пять минут.

Он не соображает, что кто-то стучит в дверь, пока не слышит собственное имя. Максвелл Гриффин! Полиция Лос-Анджелеса. Пожалуйста, откройте дверь!

Он было поднимается, чтобы открыть, но потом рассуждает, если не ответить, то они, пожалуй, уйдут — он ведь ждет звонка от Нэнси через пять минут, — и вновь опускается на диван.

Максвелл Гриффин!

Макс смотрит на телефон и ждет, но телефон не звонит.

Пер. Т. Казаковой

РЭМСИ КЭМПБЕЛЛ Пой, это поможет