Уже и больные замуж повыходили

А Вероника Александровна точно знала, что никакой он не летчик, самое большее – механик или просто подметальщик аэродрома. И буфетчица – одинокая, завидует Шурке, делает вид, что равнодушна к «солнышку» и к «зайке», а сама рада их вниманию, но что нравилось Веронике Александровне, девчонка не подавала виду, что несчастна и что страдает без любви. Воробьева посмотрела на нее внимательнее – буфетчица была некрасива, но ее доброжелательность, улыбчивость скрадывала и лягушечий рот, и квадратное лицо, и тяжеловатый подбородок. Да и накрашена была искусно. Вероника Александровна подумала, что сама она симпатичнее буфетчицы, и здесь, за стойкой, смотрелась бы гораздо лучше ее. Она бы не обсчитывала посетителей, посуда у нее была бы чище, блюда – вкусней, и народ бы сюда потянулся поинтеллигентней, покультурней. Здесь, в привокзальном буфете, она конечно была бы гораздо счастливее и увереннее в себе, чем в институтской аудитории. А это ведь главное. Не для того же человек живет, чтобы мир внешний признавал его положение, заслуги и достижения, а для того, чтобы быть с внутренним в ладу... Она задумалась, механически допивая чай. И тут, словно в страшном сне, услышала знакомый голос:

– Вер, дай два пива и таранку!

Мишка Бондырев, в распахнутой фуфайке, сапогах уже шел от стойки. Увидел ее, вылупил глаза, бухнул:

– О! Вероника Александровна! Что это вы здесь? – и без церемоний опустился за ее столик с двумя бутылками «Тверского» и сушеной рыбиной.Но она уже столько пережила, перенервничала, передумала за сегодняшний день, что входить в преподавательскую роль у нее не было сил. К тому же, лекции на их курсе закончились, остался лишь экзамен.

– Обедаю, – сказала она нейтрально, безразлично. – А вы, Миша?

– Работаю, почтовые вагоны разгружаю, – охотно объяснил он. – В перерыве вот забежал пивка выпить. Хотите? – Он двинул ей навстречу бутылку.

Преподаватель Воробьева никогда за свою двадцатисемилетнюю жизнь не пробовала спиртного – детские воспоминания о папе-алкоголике отбили напрочь и подростковое любопытство, и юношескую тягу. Но сейчас, помимо своей воли, она пожала плечами:

– Давайте...

Мишка вдруг обрадовался:

– Щас. – И метнулся к Верке за стаканами.

Пиво оказалось горьковатым, довольно противным, по сравнению с квасом или лимонадом, напитком. Все же Воробьева воспитанно тянула из стакана бурую жидкость. Мишка рассказывал:

– Сила есть – ума, как говорится, не надо. Разгрузишь пару вагонов – мы в бригаде, – можно жить. Москва денежек требует. Не будешь ведь в таком возрасте из матери тянуть.

– А вы откуда, Миша?

– Из Костромы. До армии техникум закончил приборостроительный, служил, вернулся – работать негде. В ларьке торговал сутками – скука. Первая учительница, Полина Даниловна, спички у меня покупала, так еле узнала. «Миша, – говорит, – что вы с собой сделали? Вам надо учиться, иначе вы деградируете». А я правда, – Мишка был, как всегда, откровенен, – если умственно не работаю хоть немного, дурак дураком становлюсь. Вот, поглядите, карточка в паспорте – меня как раз из школы тогда выгоняли за непосещаемость – дебил, правда? – Он раскрыл паспорт на странице с фотографией. Вероника Александровна никогда бы не угадала на этом снимке Мишку – тупое самодовольное лицо, пустые, бычьи глаза, обстрижен в кружок – стопроцентный типаж подростка с дурными наклонностями и животными страстями.

– Дебил, – явно любуясь произведенным эффектом и пряча паспорт в карман, повторил Мишка. – Так я решил поступать на филфак, книжки всегда любил читать.

Он замолчал. Вероника Александровна чувствовала себя рядом с ним просто, и эта странная встреча в кафе уже не казалась странной, и Мишка вблизи не так раздражал, как в институтской аудитории, и ссора с матерью теперь съежилась, уменьшилась со вселенской беды до размеров рядовой размолвки.

– Пойду, – глянув на часы, сказал Мишка. – Полвагона осталось, быстро раскидаем. А вас – с наступающим, в этом ведь уже не увидимся! – пошли предпраздничные дни, и в институте не было занятий. – Желаю здоровья и успехов. – Он поднялся.

– Спасибо, Миша. И вам счастья, – тут она нашлась, – и чтоб тяжести были полегче, меньше на плечи давили!

– Ничего! – Он ушел быстро, а буфетчица сердито забрала со стола пустые бутылки. Вероника Александровна поднялась – делать ей тут было больше нечего.