Уже и больные замуж повыходили

– Я, – вспоминала Николавна, – просто дар речи потеряла. Говорить вообще не могла дня три – хочу ему что-то сказать, и тошнота к горлу подкатывает. Это сейчас нас никакими извращениями не проймешь, а тогда... И потом, у меня же сын подрастает. И что я думать должна?!

В общем, развелась с номенклатурой. Правда, осталась в Москве, и квартиру бывший муж ей выхлопотал. Зачем ему лишний шум? Он – благородный человек голубой крови, живет тихо, никого не трогает... А Николавна на долгие годы осталась одна и законсервировала свои чувства.И вот судьба: на Красной площади, когда водила детей на экскурсию, познакомилась она с Жаном. Вернее, он к ней подкатился, пока экскурсовод ребятишек забавлял. Коротенький такой иностранец, смешливый, весь сияет и лучится, и на смеси английского, русского и французского трещит: «Мир, дружба, Россия, женщина, Москва, здравствуй!» Дело было в перестройку, когда держава наша распахнулась всем ветрам, ну и Николавна соответственно новой идеологии проявляла повышенную доброжелательность ко всему иноземному, так что Жан ловко выцыганил у нее телефон (а что, жалко, что ли?), потом позвонил, потом в гости напросился, и пошло, и завертелось...

Сын у Николавны взрослый, студент. Высокий, ладный. Грудь как щит, талия узкая, в рюмочку. Порода! Этакий лось вымахал: и голова гордо посажена, и взгляд дерзкий. Но отца нет, и разумом – ребенок. А все ж Николавне не с кем советоваться, она его и спрашивает:

– Артем, вот Жан приглашает меня во Францию...

– Ну и поезжай.

– Ты не против?

Артем только бровь изогнул в изумлении:

– Мам, ну каменный век просто! Мы же свободные цивилизованные люди.

В общем, вступила Николавна во французский гражданский брак. Конечно, мужчина Жан не ах – ручки паучьи, росточком ниже ее, сложения обычного, да еще и лысый полностью. Но, если вдуматься, в этом даже шарм можно какой-то обнаружить. Жадный, правда, – Николавне дарил, в основном, пользованные вещи. Например, полотенце банное, роскошное, он сам им раза два всего и вытерся, но все-таки – не новое же! Ну и ширпотреб всякий покупал. Хотя не бедный человек – французский средний класс. Зато Николавна побывала с ним в Париже, в Ницце, в Марселе – всю Францию объехала. А он – Петербург, Ярославль, Суздаль посетил, ну и в Москву к Николавне наезжал – три раза в год. Летом, на Рождество и на Пасху. Любви не было, но все же честность была, и общность, и забота. А в законный брак Жан не мог вступить – с прежней супругой не развелся. У них это сложно, чревато потерями материальными. Так и жили. И тут как-то летом Жан заюлил:

– Не могу приехать, с визой проблема...

– Не могу вылететь, билетов нет...

– Уже к тебе собрался, на работе не дают отпуска...

А Николавна тут кое-как финансово подправилась – наловчилась за доллары репетиторством у «новых русских» заниматься – и купила себе телефон с определителем номера. Глядь, а все беседы Жан с ней ведет из Москвы! Он ей говорит:

– Все, все, а то у меня время истекает, франки, франки...

Она ему:

– Пока, целую.

И следом московский номер набирает, который определитель показал. Трубку взяла женщина: «Вас слушают». Николавна ей: «Позовите такого-то к аппарату». Жан говорит: «Але». А Николавна:

– Здравствуй, дорогой! Какая погода в Париже? Как там наш консул поживает?

У Жана, как говорят в таких случаях, и усы облетели, и челюсть отвисла. Сразу перешел на ломаный русский, а ведь до этого, зараза, почти чисто шпарил, Николавна его натаскала:

– Как ты мой нашел?

– Это, – отвечает она ему, – не твоего ума дело. Ты что ж, милый, макароны мне на уши лепишь?

Тут Жан завздыхал, заохал, чуть ли не слезу пустил и говорит ей, почти ластясь:

– Николавна, я тебя очень уважаю, но я остаюсь с этой женщиной. Мне тут больше нравится.

Николавна собрала всю силу воли и сказала ему все, что подумывала о нем и раньше, но до этих пор сомневалась и потому молчала. Но говорила, в основном, в мировой эфир, потому как Жан, взбрыкнув при первых раскатах словесной грозы, трубку повесил.

Тут она стала в кучу собирать все его подарки, потому что в душе все кипело; из-за гаденького, подленького поступка его вещи хотела тотчас же выбросить в мусоропровод. Ведь мог бы объясниться как порядочный – она вспомнила Артема – цивилизованный человек! Но потом, чуть успокоившись, выбросила только две трети презентов, а лучшие оставила.

Вечером опять звонит на место его нового квартирования. Ответила хозяйка:

– Вам кого?

– Да мне бы с дамой поговорить, у которой Жан в гостях.

– Это я.

– А я Елена Николаевна, и я с Жаном прожила пять лет в гражданском браке.

– Да вы что! – ахнула та. – Как же вы смогли?!

– Ну вы же собираетесь...– Ой, что вы, я с ним познакомилась по Интернету, съезжу в Париж, развлекусь и брошу его ко всем чертям. Вы меня извините, Елена, – можно я вас так буду называть? – но это же недоразвитая личность инфантильно-эгоистического плана. Человеческий брак, альфонс. Одна радость, что француз. Сами понимаете, с паршивой овцы...