Ужин моего таракана

Меня неожиданно изнасиловало вдохновение и, оставив во рту вязкую, хлюпающую лужицу слов, потащило к клавиатуре. Пол с нетерпением обломал мои ногти, когда я пытался за него зацепиться. Мое тело вывернуло, как архимедов винт, и бросило на стул. Клавиши били тишину не дольше минуты.

Вдохновение, занявшись со мной невербальным сексом, поглумившись, исчезло. Импульс, успев прожечь во мне дыру, ушел в пустоту, и я как дурак сидел у режущего по глазам монитора, слепо таращась на пару обрезанных предложений. Они, нагие и не причесанные, пригодны лишь для ножа.

Латынь говорит мне: «carpe diem», быдло уверяет: «лови мгновение». Я бы охотней поверил древнему языку, чем древнему состоянию, но не мгновение мнется в моих пальцах, а я источаюсь в его дыхании. В плену лени, в застенках бессмыслицы. Я бы с удовольствием, протянув руку через окно, убаюкивал на ладони луну, чем каждую ночь теребить под одеялом собственный член.

Я не получал от этого никакого удовольствия, меня просто пробивал нервный ник и мне нужна была механическая работа.

Действительность дразнит меня: раззадорит, а потом покинет. Мне остается, распяв себя на полу, слушать неоконченную симфонию Шуберта, думая о том, что меня может обругать пришедший в квартиру отец. Бабушка моя умерла, напоследок благословив семью жилплощадью. Меня, приучая к самостоятельной жизни, сплавили догнивать в эту душную, пахнущую нафталином каморку. За возможность проходить такую каторгу, многие мои сверстники согласились бы совершить преступление. Все богатство в квартире — это паучок, живущий в закопченной паутине.

Я назвал членистоногую тварь Пашей. Он был моим другом и однажды я даже поцеловал его. Паша утром славно позавтракал пойманною мной мушкой. Встав с пола, я поднес к его жилищу маленькое зеркальце. Однажды, я крепко порезал им вены, теперь заштрихованные сросшимися шрамами. Если предмет имел в своей жизни столкновение со смертью и страданием, он напитывается мистической силой. Поэтому ночью в историческом музее лучше не появляться. Паук, увидел зеркало, испугался своего отражения и затряс вожжами тенет. Я хмыкнул:

— Испугался, Пашка? Вот бы показать такое зеркало людям. Представляешь, как я бы мог тогда отужинать?

Паша перебирает лапками–ресницами и несется в темную щель, напуганный присутствием своего покровителя. Он и не подозревает, что я — его друг, а я уверяю себя, что он мой лучший товарищ. Пашка не может взять в толк, что когда я его поцеловал, то вовсе не хотел съесть, и нечего было меня кусать. Мне просто не хватало любви. В раздумье я кладу зеркальце на полочку, так, чтобы в него можно было смотреть из паутины. Пашка не высовывается, но я знаю, что он все понимает. Это довольно крупный и жирный паук–крестовик. Мудрец и воин.

Я задумчиво произношу:

— Хочу, чтобы люди увидели свое отражение!

Мой пафос прервал колокольчик интернет–сообщения. Единственное окно постоянно дребезжит, и в комнату, тяжело дыша, забегает ветер. Он проникает через сколотое в углу рамы стекло, образующее в витраже солидную дыру. Кто–то разбил окно камешком. Мне нет времени заделывать пролом и, тем более, обращать на него внимание.

Сигнал повторился. Не всматриваясь на экран, я ответил:

— Привет, Настя.

— Привет…. А как ты узнал? Какой у тебя интересный никнейм.

Я назвался в виртуальной реальности Оборванным Словом, так как часто не отвечал на множество дурацких вопросов, обитающих в мировой паутине, а-ля: «Привет, как дела?»

— Соответствует моему настроению. Я просто знал, что ты мне обязательно напишешь. Я тебе понравился?

Вот так без прелюдий, прямо по грудной клетке. Она, то молчала, то начинала писать. Потом ответила:

— Вряд ли. Но ты достаточно необычный человек… странный…

Если девушка в разговоре с тобой начинает лепить многоточия одно за другим, значит дело почти сделано, и она как минимум в тебе заинтересована. Обилие точек… это рефлекторная попытка человека замаскировать свое волнение. Неуверенность в себе. Желание произвести глубокомысленный эффект. А чего, спрашивается, волноваться, если ты не испытываешь к тому, к кому обращаешься, ничего серьезного? Ну, справедливости ради, надо сказать, что обилие многоточий это еще и отличительная особенность школоты. Так что будьте осторожны с анализом: тут главное не попасть впросак.

— Это не я странный, а мир многого не понимает. А ты ведь играешь на гитаре?

— Как ты догадался?

Мы раскрепостились, как крестьяне в 1861 году, и Настя рассказала, что увлекается музыкой, рисованием, роком, мистикой, отдавая дань моде — аниме. Фраза о том, что она любит дождь, кофе и холодные подоконники, где можно помечтать о Нем (одном–единственном) вызвала во мне дикий, неприкрытый азиатский смех. Настя почти полностью перечислила стандартный набор увлечений юной неформальный девы, если бы не ее мимолетное упоминание о старых дневниках и исписанных стержневых ручках.

Ах, этот декадентский мотив!