Ужин с кумиром

— Ха, прямо специально по заявкам нашей фанатки, — хрюкнул Юрка, крутой приверженец хип-хопа, на дух не переносивший попсу. Взъерошил светлый выгоревший ежик и с упреком зыркнул на девушку голубыми деревенскими глазами: — Смотреть противно, как балдеет от ерунды особа с такими выдающимися способностями и высоко развитым эстетическим вкусом.

— Замолкни, убью! — Миледи швырнула в него связку не использованных гардинных колец и врубила звук на всю катушку. Не отрывая взгляд от экрана, присела за свой рабочий столик в углу зала, заваленный газетами и журналами. Механически взяла заряженный сливками миксер и на крыльях мечты упорхнула далеко-далеко от надоевшей кафешки, заморенного жарой города и всех своих опротивевших неудач.

Она была там, рядом с мужчиной, о котором мечтали все представительницы прекрасной половины населения страны, ближнего и даже дальнего зарубежья, на которого смотрели сейчас миллионы обожающих глаз. Словно не зная ничего этого, весь в затертой джинсе, с небрежными прядями каштановых волос, усталый и притягательный до одурения, Кинг пел о тяжелой актерской доле. О том, как смертельно прекрасна подаренная ему судьбою Игра. Мурашки побежали по коже Миледи от его хрипловатого, мужественного голоса:

— Стекло в осколках, визжат тормоза,
губа разбита и кровь солона,
Башку окутал закатный туман:
Тебя подставили, парень — обман!

И ворон хрипло картавит: «Обман! Загнал Лихого в капан бандюган!»

Эх-ма!
Но скалю зубы, затравленный зверь,
Хоть беззащитен и жалок теперь.
С ухмылкой гнусной красавчик брюнет,
Ко мне шагнул и достал пистолет…
С дырой в груди я свалился на снег….
Закончен бег, эх, закончен мой бег!

Миледи застыла, как по приказу «замри!» — с миксер в руке, вся устремленная вперед — деревянная сирена, украшавшая в давние времена гордые носы каравелл. Юрка провел перед ее лицом ладонью и присвистнул — подопытная даже не шелохнулась. — Зомби. — вздохнул он. — И что обидно — на такого павлина запала.

Она и вправду была сейчас совсем в ином месте — в гримерной Кинга, где он, утомленный съемками боевика, рассказывал ей свою историю. Ей — именно ей — подруге и партнерше в Игре. Сквозь навернувшиеся слезы Миледи увидела, как он подошел к ней, положил горячую ладонь на плечо и слегка притянул к себе — преданную, обожающую:

— Ты дышишь жарко, ты смотришь в глаза,
Над ветхим домом бушует гроза.
Вот оказались вдвоем мы с тобой…
И нежность — хоть вой!
А радость — хоть пой!
Но нам нельзя, нам быть вместе нельзя!
Пусть хлещет дождь и бушует гроза.
Пусть рыщет страсть словно алчущий зверь.
Ты шепчешь: «Твоя!», ты просишь: «Поверь!..»
Что будет теперь!? Как расстаться теперь?

Губы Миледи дрогнули и вот они уже пели вместе в свете ярких ламп или софитов, на сцене, а может, на съемочной площадке — в мечте, в бреду, в единственной Игре, для которой она появилась на свет:

Но мы ведь знаем, мы знаем —
что это — игра, да только игра, конечно, игра.
Вопросов нету — зачем нам она —
дана так дана.
Мы грим устало стираем,
сыграв свою роль.
Но весь этот страх…
и вся эта боль…!?
— А любовь?….
— Прости, но только игра, всего лишь игра,
Вот так…

— Господа, господа! — хлопнул в ладоши Дон, — завершаем художественную часть. Сейчас клиент попрет, пора открывать, — он выключил телевизор и прокричал над самым ухом Миледи: — Эй, спящая красавица, тебе еще крем сбивать.

— «Мы грим устало стираем, сыграв свою роль. Но весь этот страх…и вся эта боль…!?» — шептала завороженная и лицо ее было бесконечно печально. Шеф тяжко вздохнул:

— Нет, Юр, я понимаю, Кашперовский какой-нибудь, это да. Но ведь актеришко поганый… И такой тяжелый случай — типичный гипноз.