Ужин в раю

Рубашка на мне пропиталась потом. Так сильно, что могло бы показаться, будто я намочил её под краном и, не высушивая, надел. Но запах — резкий, кисловатый, тошнотворный. Вода так не пахнет. Даже в таком убогом месте, как провинциальная эта гостиница.

— Я безумен. Мертвец. Глупо упрекать мертвеца в лени.

Пересохшие губы одеревенели. Голос мой спросонья был глухим и невнятным. Но Ангел всё понял. Впрочем, не удивительно…

— Мертвец? Ах, бедный, несчастный! По моему, именно твой разум делал тебя мертвецом. Рефлексирующим покойником. Убогое зрелище, надо сказать! Вспомни как ты радовался, увидев его труп. А сейчас? Скучно без него стало?

— Обычно он меня будил, — ответил я. — Мне трудно без него просыпаться. Не привык ещё…

— Ну, будить тебя и я смогу. Уж с этим как-нибудь справлюсь. Вставай, умывайся…

— А потом?

— Обед. Точнее, ранний ужин. Там я тебе и расскажу о результатах дневных своих трудов.

— Обед?

Дневной сон всегда вызывал у меня головную боль. И лёгкую, но со временем выматывающую тошноту.

И теперь пустота внутри меня, словно не в силах избавиться от застарелой привычки, продолжала болеть. И всё так же подташнивало.

Не изменилось ничего.

— А ты думал, новая жизнь будет лёгкой и беззаботной?

— В те времена, когда я мог ещё думать…

И попытался встать с кровати. Стены поплыли, клонясь из стороны в сторону, словно покрытые пятнами паруса рыбацких шхун, неведомо каким образом забравшихся в сухопутное это захолустье, заилившийся, ленивой ряской заросший затон. На мгновение мне и впрямь показалось, будто воздух в комнате стал густым и тёмно-жёлтым, словно застоявшаяся вода.

— … Я думал…

Присел на уголок кровати. Потёр виски. Паруса плыли и плыли вокруг меня. Из Рязани в Тверь. Из Твери в Псков. Из Пскова в Вологду. По грязи Руси Великой. Великой грязи. Вечные русские паруса. Навозные фрегаты.

— … Я думал, что когда-нибудь будет по другому. Совсем по другому. Когда-нибудь всё измениться. Или хотя бы вернётся…

— Что? — от удивления Ангел даже замер на месте (до того момента он непрерывно ходил по комнате, словно скорее убежать на этот свой дурацкий обед… или ранний ужин). — Вернётся? Что вернётся? Что ты хотел вернуть? Чего тебе вообще возвращать?!

Вот оно!

Не смотря на дурное своё самочувствие и полную разбитость, я почувствовал радость. Торжество. Даже превосходство! Над ним, над этим высшим существом, сыном небес, избранником Господа, крутившим мною как тряпичной куклой, набитой песком и опилками.

Он мог забраться в меня в любое время, когда ему заблагорассудится. Залезть меня, словно в пустой, выгоревший дом, где сорвана дверь, не осталось ни одного целого стекла, обгорела и обвалилась крыша и нет ни одного, ни одного уголка, который не был бы открыт любопытному или жадному взору любого прохожего. Не вором даже, а просто мародёром, объявившим, что бесприютное это жилище принадлежит теперь ему и никому более, забирался… нет, не забирался — просто заходил он в дом этот, когда ему того захочется. И хрустели у него под каблуком угля, битое стекло, шуршали обгорелые клочки бумаги. Он ходил, он осматривал руины. Он жил в них и безгранично властвовал над разрушенным этим пространством.

И вот теперь он ошибся! Промахнулся! Не влез! Не попал!

Не увидел!

Значит, есть внутри меня уголки, не доступные и его взгляду?

— Думал, вернётся когда-нибудь большое жёлтое солнце. Клейкий лист липы. Забавная гусеница-парашютист на тонкой серебристой паутинке. Подтаявшее эскимо. Море размером с ванну. Пустыня размеров с песочницу. Нет, наоборот! Песочница большая-большая… И ванна… Сундук с сокровищами, набитый фантиками… Надеялся вот…

— Детство? — он улыбнулся, довольный, что смог наконец понять о чём идёт речь.

Он успокоился и снова заходил по комнате.

— Это тоже самообман. Иллюзия освобождения. Это очередная пустышка, которую заботливо подбросил тебе твой разум. А он, и ты это знаешь не хуже меня, горазд был на выдумки. Любая надежда обращённая в прошлое, деморализует человека, расслабляет его. В конечном счёте ведёт к зацикливанию и бесполезной трате энергии. В наихудшем варианте идёт циклическое переживание одних и тех же событий. А отсюда и до паранойи уже недалеко. Может, твой разум именно к этому и стремился? Тебе — психушка, ему — отдых. А?

— Мне и с тобой психушки не миновать…

— Ты до неё не доживёшь, — любезно пообещал мне Ангел. — Не волнуйся… Ну как, пришёл в себя? Чем дольше будешь сидеть, тем хуже будешь себя чувствовать. Так что лучше вставай. Восстань, так сказать, из праха и иди умывайся.

— Слушай, — сказал я, вставая, — а разве ангелы срут? И жрут?

— Я же сказал — розовые какашки, — ответил Ангел.

— Твои не розовые, — возразил я.

— Ты в темноте не рассмотрел, — парировал Ангел. — Ничего, ещё рассмотришь…

В кафе у местного автовокзала — столы на металлических ножках, покрытые по верху светлым ламинатом, грохот подносов, кислый пивной дух.

Мы сидим в самом углу.

У нас компания. Пёстрая компания.