Ужин в центре земли

Такое же устройство на противоположной стене, над изголовьем узкой тюремной койки. Оно смотрит сквозь плексигласовую дверь в душ, совмещенный с туалетом, и заодно видит тонкую металлическую полку, а на ней книги, жвачку и англоязычные журналы (слишком крупноформатные для этой полки) – запас, являющий собой максимум привилегий, которые заключенный получил от охранника за годы.

Третья видеокамера привинчена над узеньким вертикальным окном, похожим на бойницу, и глядит со своей точки на две других, ответно на нее взирающих. Койка стоит напротив окна, только над ней и нет камеры. Охраннику всегда казалось: будь их четыре, это был бы не просто перебор, а перебор в квадрате, ведь одно только видеоустройство над окном своим сверхширокоугольным объективом «рыбий глаз» обозревает все помещение, все его уголки. Все движения заключенного, вся его жизнь этим оком и двумя другими фиксируются троекратно – кроме того времени, когда он в ванной и, невидимый для глаза над дверью, доступен лишь двояко.

Доступен для электронной записи с метками времени и даты, с номером видеоустройства и названием камеры – «Персиковая косточка», – которое охранник для нее выбрал в честь любимого сериала. Когда ему официально позвонили насчет этой работы, он сидел дома, курил косяк и пересматривал без звука, с субтитрами на иврите «Беверли-Хиллз, 90210».

Показывая заключенному на видеоустройство, охранник объясняет, как все для него, охранника, выглядит, когда в камере совсем темно, когда заключенному хочется ощущать себя наедине со своими мыслями, когда хочется, чтобы его окружала чистая, подлинная ночь.

Заключенного это шокирует: за те двенадцать лет, что они сцеплены друг с другом, они ни разу, ни единого разу не упомянули в своих абсолютно нескончаемых, полных проб и прощупывания разговорах видеокамеру и то, что охранник видит с ее помощью.

Заключенный склоняет голову набок и смотрит на охранника испытующе, вопросительно: тот, он знает, не заговорил бы об этом просто так. И охранник тоже кое-что знает. Ему известно, что он не так образован, как вверенный ему чертов умник, и не силен в метафорах, – известно, и тем не менее он только что попытался именно метафору пустить в ход, чтобы подготовить почву, чтобы, может быть, осмыслить проведенное вместе время, а затем перейти к некой очень и очень огорчительной новости – огорчительной даже для исчезнувшего безымянного американца, помещенного в камеру, которой официально не существует.

В общем, новость препаршивейшая.

Делясь этой скверной новостью о том, в чем его вины нет ни малейшей, охраннику придется также сообщить про один облом (фашла, такое ему пришло на ум сленговое словечко), про возникшее в прошлом обстоятельство, которое заключенный назвал бы сопутствующим; оно придаст всей истории особую окраску и бросит на него, на охранника, тень, на доверенного – и единственного – друга этого заключенного. Все это может не без оснований подвергнуть риску отношения, которыми оба дорожили, видя в них притом очень много стокгольмского синдрома, отношения, которые заключенный Z любил называть «патти-херстовскими» (охраннику пришлось посмотреть в интернете, кто такая Патти Херст).

В свое оправдание – имея в виду тот облом, то осложнение, в котором охранник пока не признался, – он мог бы сказать, что все это время лишь оберегал заключенного Z. Охранник – вполне себе буквальное описание его работы. Именно это он и делал все время: охранял Z, причем не только одним, понятным заключенному образом.

Как же, ну как же так получилось? Охранник вспоминает свое первое дежурство перед тремя светящимися мониторами в выпуклых с задней стороны пластиковых корпусах, перед своим маленьким триптихом, обеспечивающим контроль за вверенным ему тайным заключенным. Из экранов один располагался точно по центру, другие два по бокам, чуть повернутые к зрителю, и каждый со своей точки в камере давал черно-белую картину одной и той же бессобытийности. Расположение экранов и ощущение, что на его собственное лицо падает их голубовато-серый свет, напомнили охраннику, как его мать, сидя у моря, держала под подбородком серебристый картонный отражатель для загара – мать, которая, откинувшись на спинку пляжного шезлонга и закатав рукава, оставалась при этом в своей скромной юбке, чулках и туго застегнутых сандалиях.

Она-то в далеком 2002 году и заманила его в эту западню. Ее звонки на мобильный он отфильтровывал, ответил только по домашнему – то есть по ее телефону, она за него платила, – ответил, когда мать стала кричать в трубку после переключения на автоответчик, от которого никак не хотела отказаться, хотя он упрашивал ее быть как все и перейти на голосовую почту.