Узкие улочки жизни

Камера оторвалась от созерцания бездыханного тела и скользнула по лицам зевак. Любопытствующие находятся всегда, даже в самом укромном и безлюдном уголке города, а уж на одной из главных площадей количество народа, особенно в начале рабочего дня, зашкаливает все мыслимые пределы.

«Бедняжка… За что же ее так?…»

«Слава Господу, на меня не свалилась!..»

«Неужели кто-то выкинул из окна? Вот потеха…»

«Обкуренная, наверняка! Развелось их тут… Куда смотрит магистрат, интересно?…»

«Ну вот, сейчас опять прискачет полиция, все оцепят, всю торговлю псу под хвост пустят…»

Сколько людей, столько мнений. Я и сам не знаю, какие чувства испытывал бы, оказавшись на площади в эти минуты. Раздражение, скорее всего, присутствовало бы. Неудовольствие от непременной задержки. Сожаление о случившемся. А еще обязательный вопрос «Почему?» и болезненный охотничий азарт, который так и не удалось изжить.

— Это произошло менее четверти часа назад, — продолжала уже за кадром тараторить журналистка, чуть ли не захлебываясь от восторга. — Как нам сообщили очевидцы события, женщина выбросилась с седьмого этажа. В этой части здания расположены помещения делового центра, поэтому можно предположить, что погибшая работала… Минуточку! К нам только что поступила новая информация. Да, все верно! Эта женщина — некая Кларисса Нейман, сотрудница…

Дальше я уже не слушал, но вовсе не потому, что домыслы репортеров были малоинтересны. Меня оглушил взрыв в поле мыслей.

«Не-е-е-ет!..»

Ева смотрела в экран, не отрываясь, и это позволило мне заметить, что ее зрачки быстро расширяются, закрывая радужку. Пальцы девушки, держащие кружку, сжались, ломая тонкий фарфор, как подтаявшую льдинку, чай брызнул во все стороны, хорошо еще, успел чуть остыть, иначе ко всем неприятностям добавились бы еще и ожоги.

Телевизор продолжал безудержно лопотать, и следовало бы потянуться за пультом, чтобы заставить мерзкий ящик замолчать, но время и обстоятельства потребовали совсем иных действий.

Фроляйн Цилинска поднялась со стула, как столетняя старуха: тяжело, пошатываясь, судорожно ища опору в крае стола. Выпрямилась. Медленно моргнула. Обвела невидящим взглядом кухню.

«Умерла… Она умерла… Это все из-за меня? Это я виновата? На моих руках кровь? Кровь… Кровь?!..»

Конечно. Ты же только что раздавила чашку. Порезов немного, но они сочатся алым, пачкая твою ладошку.

«Нет… Нет… Нет… Это не я… Я не могла… Это не мои руки! Они не могут быть моими… Не могут… Не будут…»

Медиумам запрещено владеть огнестрельным оружием, и вовсе не зря. Колюще-режущие предметы тоже необходимо прятать подальше от наших чувствительных натур. Пренебрежение простыми до глупости правилами всегда ведет к неприятным последствиям — эту истину я благополучно забыл, убаюканный мирной жизнью, но наработанные рефлексы прошлого не подвели.

Сползти со стула как можно плавнее, потому что резкие движения могут напугать. Оказаться чуть дальше, чем расстояние удара, чтобы противник чувствовал себя в относительной безопасности, выдержать паузу для закрепления психологической реакции и только потом сделать бросок. Поймать запястье, крутануть, заставить пальцы отпустить нож, а спину — выгнуться дугой. Прижать к стене, ладонью левой руки фиксируя голову, чтобы не запрокинулась и не мотнулась, куда не надо. Потом останется ссадина или небольшой синяк на щеке, но это можно пережить. Все можно пережить, кроме смерти.

«Нет! Нет! Нет!.. Это я убила ее… Я убийца… Не хочу! Не могу!..»

Ты не виновата, девочка. Просто прими, как данность: не виновата. Потом я все тебе объясню, все-все, что только захочешь, но сейчас… Сейчас тебе нужно знать и верить только в одно:

— Ты-не-виновата-ты-не-виновата-ты-не-виновата…

Наверное, еще минут пять такого напряженного речитатива, и я охрипну. Впрочем, плевать. Ты должна знать, девочка: никакой вины. Ни перед кем.

Ты самое невинное и нежное существо на свете. Ты настоящее чудо, естественное и прекрасное. Ты не можешь уйти и лишить мир лучика света, изливающегося из твоей души. Не сейчас, прошу тебя. Останься. Всем будет плохо, если ты уйдешь. Всем, кому ты могла бы помочь… Срок нашей жизни отмеряют на небесах, помнишь об этом? Ангелы будут недовольны. Конечно, они ничего не скажут, но прольют слезы. По тебе. Каждая слезинка крылатых плакальщиков станет каплей воды, соберутся тучи, разразится гроза. А я, когда увижу, что начинается дождь, непременно выйду на улицу и буду спрашивать у каждой дождинки: зачем, Ева? Зачем ты ушла? Ты же знаешь, у меня много терпения и еще больше упрямства. И я буду спрашивать, пока… Пока ты не вернешься. Или не ответишь.

Зачем, Ева? Зачем?

На какое-то мгновение мне показалось, что ее сознание замолчало. Совсем. Но пускать страх в собственное сердце — слишком большая роскошь для меня теперь. А вот ярость… Она будет к месту и ко времени.

Зачем, Ева?!

«Я… не знаю… Я ничего не знаю… Наверное, так надо? Так будет правильно?…»

Она все же ответила. Очень тихо, на пределе восприятия, но ответила. А я не умолкал:

— Ты-не-виновата-ты-не-виновата-ты-не-виновата…

«Я… не знаю… Я ничего теперь не знаю!..»