Узкие врата

Как тогда, когда он увидел, что в камере светло. Темнота никуда не девалась, просто осталась на другом уровне.

Это значит, что я умер — успел подумать Рик, пытаясь обернуться и увидеть себя, откинувшегося в кресле, с приоткрытым ртом, но не успел задуматься над этим — здесь, в тонком двойнике белой комнаты, он был не один, и происходящее здесь было важнее происходящего там.

— Ричард!

— Да, сэр.

— Воистину ли желаешь ты соделаться рыцарем?

— О… да… сэр.

— С каким намерением желаешь ты вступить в рыцарское сообщество?

— Дабы употребить… (не подведи, память, сколько книг перечитано — для того ли, чтобы забыть, как должно ответить, в самый нужный момент?) — дабы употребить свой меч на защиту святой Церкви Божией, на поражение врагов Господа, святого Креста и веры Христианской.

— Тогда прими сей меч — во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Перевязь, навешенная ему на шею, была не тяжела. Рик вынул его из ножен, вынул свой меч — и узнал его, хотя теперь он был клинком, и изменился почти во всем, формой, размером, может, даже и металлом… Но это был он, один из двадцати заказанных оптом у знакомого ювелира, его серебряный маленький знак. Меч и крест.

— Преклони колени.

Рик сделал это легко — почти бросился на колени — и закрыл глаза, когда сталь легко коснулась его плеча. Ладонь сэра Роберта, тронувшая его щеку в рыцарском ударе посвящения, была теплой, сухой и слегка шершавой. Такие руки бывают у тех, кто много тренируется в фехтовании и порой брезгует перчаткой.

— Во имя Господа, во имя святого Архангела Михаила и святого Георгия… сим делаю тебя рыцарем, Ричард. Будь тем, кем ты должен стать.

Сэр Роберт сам протянул ему руки — помочь подняться, и прижал его к груди — коротко и сильно, как отец, и губы его были сухими и теплыми, когда он запечатлел на лбу юноши рыцарское целование.

— Мир тебе.

— Сэр…

— Что, сэр Ричард?

— Я…

— Да. Посмотри.

Рик обернулся.

Слишком много их оказалось, ярких миров, ярких слоев одного и того же мира, которые он увидал. Но милосердное сознание отобрало только те, к которым он был причастен, и Рик увидел залитое солнцем шоссе, сверкающий асфальт — и двоих, что шли ему навстречу, и один из двоих был его брат, которого он любил, и от острой жалости к которому теперь плакал, второй же — тоже был его брат, и на лице его лежала тень. Чтобы утешить его, утешить Годефрея любой ценой, Рик указал ему назад, туда, откуда уже спешило сияюще воинство, множество всадников, и на концах их копий сияло солнце.

— Смотри… Это за нами, это… Это же они. Приходит их время.

Но оно опять расслоилось, ушло и рассеялось, и не во власти Рика было это удержать. Далее мелькнул отец Александр — маленький мальчик, плачущий над мертвой собакой, и Рик мог бы исцелить эту собаку и мальчика одним касанием, но знал, что так, как есть, будет лучше, хотя сейчас они этого не поймут. Он только сказал — Мир вам, и обернулся к Аделле, своей возлюбленной, лежащей в постели без сна и помышляющей о самоубийстве, и ей он ничего не мог сейчас объяснить, хотя уже видел ее в крови, хотя любил ее.

Их было много, очень много, и вот зачем нужны рыцари — потому что близко утро, совсем утро, потому что эта ночь подходит к концу, а утром будет битва, и я буду биться за вас всех.

И последним изо всех был он сам, Рик, с головой, откинутой на мягкую клеенчатую спинку кресла, и человек в белом халате, отпускающий красную кнопку — и человека этого звали Йосеф, у него имелась жена и белобрысый сын Реджинальд, пяти с половиной лет, и с ними всеми тоже все должно было кончиться хорошо. Но как же мне жаль, Господи, как жаль…

— Ты понял, брат? Ты готов?

— Я постараюсь, сэр. Но… мне так жаль.