Узкие врата

Так Сашка осталась. Отпускной срок переплавился в увольнение и стремительный квартирный обмен. Александра безоглядно порвала со своими urbi et orbi. Она и Нелли – образчики безусловно счастливых людей. Прочих гнетут сомнения и противоречия, эти же две особы были безмятежно уверены в святом выборе своем. И какой же противоположностью им была Инга – даже успокоенная, даже теперь. И в вязкой противоположности этой запуталась светящаяся ниточка Сашкиного пути.

Глава 18

Но это все потом. Зловещее «потом», как волна, облизывает зыбкое песчаное «сейчас», размывает. А сейчас Инга бредет, в голове – мозаика эпизодов. Машина в ремонте, снег налип на каблуки, темнеет, театр – жирный осьминог остается позади. Инга учит партию Мехмене Бану в «Легенде о любви». Что за легенды на Востоке! Девушка отдает красоту сестре, дабы излечить ее от смертельного недуга, а неблагодарная сестра, вооружившись красотой, отбивает у Мехмене любовь. Что за панацея такая – чужое лицо?! Восточная дикость… А уж мораль ни в какие ворота не лезет; вот и делай после этого добрые дела! Обязательно непоправимо печально, тупик, мрак, жуть! Будь Инга на месте зрителей – ни за что не стала бы тратить драгоценный вечер на этакое. А может, просто она сегодня злая, главное – дойти до дома, Сашка уже чего-нибудь соорудила и готова объяснить жизнь по-своему.

Сашка любила объяснять. Дескать, пойми, Восток – это фатализм дремучий, низвержение любого «я» к ногам Пророка. А перечишь судьбе – получай! Мехмене Бану наказывают за то, что она вмешалась. Ну умирала сестра – так пусть бы и дальше умирала, раз так угодно Аллаху. А она, видите ли, ее спасла. И ты терпи, не ропщи на сюжет, балет красивый, нескучная хореография, не гневи Бога.

Сколько раз, растерявшись, Инга жадно ждала того момента, когда она плюхнется на кресло-кровать и Саша ей разложит мироздание по полочкам. В последнее время Инга слишком увлеченно шелестит страничками памяти, словно итоги подводит, но утешиться ими так же маловероятно, как и гаданием по любой книге: задай про себя вопрос, открой наугад страницу, ткни пальцем в строчку и читай бессвязное. А что, если там плохо или про смерть? Инга боялась этой игры еще в детстве, но пришлось научиться уворачиваться от судьбы, прикрывшись щадящим толкованием. Но с той книгой, что в голове, не пошутишь, во что уткнулся, то и проживай заново.

– У тебя аномалия мозга, – смеялась Сашка. – Памяти свойственно сглаживать и припудривать, а твоя что ревизор из министерства. Не память, а досье на жизнь.

Так уж вышло. Но если бы так не вышло, то картинки потеряли бы яркость, остроту, жизнь бы растеклась, склеилась и забылась. И чем тогда Инге делиться? А так все слезы и радости, дни первые и дни последние – как карты в гранд-пасьянсе, раскинулись перед глазами. Сашке же и лучше: устраивает, скажем, она ободряющий тренинг для раскисшей Инги, терзает ее вроде «ну-ка, быстро, не задумываясь, вспомни тотчас же кого-нибудь из детства, кого бы тебе хотелось обнять!».

Пожалуйста, не задумываясь, как на блюдечке: существо это из детства – новогодняя елка. Еще дома…

Существо, обнять которое затруднительно, даже если сработает машина времени – кому под силу обхватить колючую шаткую принцесску под потолок с килограммами стекла и мишуры на ветках… Прильнуть бы к тому счастливому запаху, отрубить бы проклятое будущее, застыть навечно в празднике, который… тут Инга произносила затертого своего исковерканного Хемингуэя, – никогда уже не будет с тобой.

– Стоп! – по-режиссерски обрывала Сашка. – Это почему это никогда?! Где у нас первая часть известной мудрости: дай Бог мне силы изменить то, что я могу изменить, кажется, так?

И Сашка изменяла. Она, похоже, любила только первую часть этой сентенции, лихо игнорируя вторую и третью про терпение и мудрость. Возможно, в том и заключался ее маленький смысл. Она возродила несуществующую новогоднюю традицию. У Инги никогда в жизни не было своей елки. Только общая с соседками давным-давно, еще в училище. Потом под Новый год началась обязательная кутерьма с концертами, стало не до того. В последний момент, если удавалось, она запасалась шампанским, конфетами, еще какой симпатичной снедью из заказов, распространяемых в театре, и с большей или меньшей охотой бежала в гости. В предновогодье она предпочитала отводить взгляд от людей семейных, которые несли, несли, несли чего-нибудь к себе домой, детям, жаждавшим чего-нибудь…

Иногда Инге удавалось веселье, иногда – не очень. Самое страшное начиналось на следующий день: возвращение в холодное пристанище, где ни дождинки, ни конфеттинки. Где просто перевернута страница года и голубокожее от бессонницы утро такое, как всегда.