Узкий путь

Всю свою жизнь он был сосудом, ждущим наполнения страстью. Возникла женщина и наполнила сосуд. О, не стоит пренебрегать обаянием женщины, ее умением придавать смысл твоему существованию, приспосабливаться к любым обстоятельствам, держать ответ за твои поступки, которых ты и сам толком не понимаешь. Сироткин полагал, что Ксения уже властвует над его душой, втягивает в себя, как в водоворот, его тело, и у него нет иного выхода, кроме как присвоить отцовы рассказы, если он хочет произвести на нее благоприятное впечатление.

***

Тетушка, когда он приехал, бросилась ему на шею и заплакала, причитая: вот какое горюшко случилось!.. вот мы и потеряли такого человека!.. а другого такого не будет! И по тому, что старуха, преодолев робость и скованность перед его взрослостью, прильнула к нему, Сироткин устанавливал истинную величину постигшей их утраты. И с озлоблением швырялась в его недремлющем мозгу мысль, что их горе вовсе не горе для Людмилы, а заурядный, как бы безличный фрагмент жизни, каких сотни тысяч.

Денежных сумм Сергей Демьянович никому никаких не завещал, однако на свой последний путь кое-что оставил, а все прочие расходы Сироткина и тетки, испуганной, но полезно и даже проворно действующей во имя бесперебойного развития траурной церемонии, в значительной степени покрывались взносами съехавшейся родни. Давали, следуя традиции. Стало быть, тревожившая Сироткина проблема решалась довольно-таки сносно. Однако в глазах этих людей разве он не был удачливым коммерсантом, набобом? А вот стоит и принимает деньги от родственников, даже от бедных. И Сироткина преследовало ощущение, что он пал жертвой какого-то огромного надувательства, жестокость которого проповедует, что его, осиротевшего, следует вовсе не жалеть, не осыпать соболезнованиями и подарками в виде кругленьких сумм, а нещадно эксплуатировать и обирать. Собравшиеся смотрели на него пристально. В минуты, когда ощущение обмана давило с особенной силой, Сироткин словно ударялся в бега на узкой арене траурности, а на ходу вдруг дико и ожесточенно оглядывался, чтобы своей внезапной проницательностью изобличить тех, чья пристальность явно выходит за границы внимания к сыну, потерявшему отца, и через них раскрыть всю интригу. К счастью, злые чары то и дело рассеивались рукой очередного родича, протягивающей волшебную купюру.

Ему хотелось поскорее похоронить отца, нетерпение подстегивало его с той самой минуты, как он увидел несчастное тело в узком гробу. Вся картина судьбы человека и напряженной траурной суеты была словно нарисована примитивистом. Все выглядело чуточку искаженным, утрированным, и чем смешнее или даже карикатурнее было уклонение, тем большей горечью, а то и высокой, невыразимой трагедией веяло от него. Сироткин острее, чем обычно, чувствовал все свои изъяны. Недостаточно широки у него плечи, коротковаты ноги, очень уж много волосков выросло в ушах, а нос лепился прямо-таки картошкой. Но и эти изъяны работали на атмосферу трагедии, на грустную красочность сознания невосполнимой утраты. Только бы не ошибиться, не выбиться из роли, не забыть подобающие случаю слова! Стоит чуточку оступиться, и не спасут его репутацию ни добротный и элегантный костюм, ни скорбный облик, ни ореол таинственности, каким окружено его существование в глазах бывших земляком. Ведь он видел, как двое или трое из нанятых для подсобных работ подростков, пряча лица, беззвучно хохотали, когда гроб выносили из дома во двор; даже не дурачки из сказки, а уроды, недоумки, замурованные в безудержно растущие тела. И эти люди, если их можно назвать людьми, жрут, пьют, веселятся, а их крошечный и немудрящий умишко воображает, что так будет продолжаться вечно, что их-то никогда не коснется беда и смерть. И почему-то считается, что о них, юных, глупых и злых, необходимо заботиться прежде, чем о старых, умных и добрых! Так стоит ли все-таки отдавать свои силы подрастающему поколению? А не лучше ли заняться самим собой, собственным благом? В это мгновение как у безумного покраснели у Сироткина глаза, ибо выносили его отца, а идиоты, спрятав гнусные рожи, давились смехом, и ему не оставалось иного, как бесноваться и рыдать содрогающейся душой под ногами топчущей его несправедливости. Ненависть душила его. И как тут не оступиться, при таких-то обстоятельствах! А может быть, кто-то исподтишка уже смеется над ним, показывает на него пальцем...