Сафонов по своему происхождению был полной противоположностью Рубинштейну. Потомственный казак из генеральской семьи, единоверец (старообрядец в лоне Русской православной церкви), выпускник Александровского лицея (бывший Царскосельский), золотой медалист Петербургской консерватории, убежденный монархист. Лишь музыка могла привести в консерваторию столь разных людей, как он и Рубинштейн. Так и вышло. По удивительному стечению обстоятельств гимназиста Сафонова учил играть на пианино обрусевший француз и музыкальный педагог Александр Виллуан, тот самый, что когда-то занимался с братьями Рубинштейнами. По окончании столичной консерватории Сафонов много концертировал, получив известность как блестящий пианист. В Москву его позвал в 1885 году Чайковский: «Московская Консерватория была бы польщена, если бы Вы соблаговолили поступить в состав профессуры по фортепьянному классу… В лице Вас Московская Консерватория сочла бы большим благополучием приобрести отличного преподавателя и притом природного русского». У Сафонова в Московской консерватории занимались А. Гедике, А. Гречанинов, Н. Метнер, А. Скрябин, сестры Гнесины многие другие. Консерваторию он возглавил после Танеева, при этом по распоряжению Александра III его из коллежского асессора произвели в генеральский чин действительного статского советника – чтобы, не дай бог, какая-нибудь студентка не подала на него в суд. А поводов для этого Сафонов давал немало.
У Василия Ильича было специфическое представление о педагогике. Добиваясь от учеников правильного исполнения музыкального произведения и будучи неудовлетворенным таковым, он приходил в крайнее негодование и со всей казацкой прямотой высказывал то, что думал. Так случилось на репетиции оперы Антона Рубинштейна «Фераморс» весной 1897 года в старом здании консерватории. Некоторые музыканты оркестра, составленного из учеников консерватории, никак не могли взять ноты. Рассерженный Сафонов не стеснялся в выражениях, обзывая оркестрантов дураками, ослами, идиотами, свиньями и болванами. Кажется, что тот вечер в зале консерватории присутствовали если не все представители животного мира, то по крайней мере многие из них. Хорошо еще, что Сафонов не раздавал щелчки и подзатыльники – дирижировал-то он без палочки!
Василий Сафонов
За этой репетицией наблюдал Лев Толстой, еле скрывавший свое возмущение невоспитанностью и грубостью нравов Сафонова. «Я не знал, как подойти к нему потом и подать ему руку», – делился с домочадцами великий писатель. И как после этого Сафонов может дирижировать Бетховеном! Однако позже все это назвали «наведением порядка в оркестровых и хоровых классах, которые в результате достигли высокого профессионального уровня». Со своими детьми Сафонов также не церемонился, а было их десять, из них трое стали музыкантами. Вместе с отцом их хватило бы на квартет – виолончелист Илья, скрипач Иван, пианистка Мария.
Тем не менее многие ученики Сафонова вспоминали о нем с благодарностью, называя его талантливейшим педагогом. «У него была способность в немногих словах и кратких встречах дать учащемуся очень многое. Я думаю, что в пианистическом отношении я на этих уроках в камерном классе у Сафонова научился гораздо большему, чем у всех своих учителей, у которых я учился специально фортепианной игре», – писал Гольденвейзер. У него скопилась коллекция серебряных гривенников от Сафонова – такая у того была форма поощрения за хорошую игру. Константин Игумнов вспоминал: «Однажды, когда я сыграл сонату Бетховена, он мне подарил гривенник и сказал: “Помните, что Вы это сделали на всю жизнь. То, что вы сделали сейчас, должно остаться вам на всю жизнь"». А вот еще одно мнение: «Это был добрый, заботливый учитель, внимательный к духовным и житейским нуждам своих учеников. И не только учеников. Сафонов, избалованный благоприятными условиями жизни, необычайно чутко относился к нуждающимся. Мне приходилось исполнять такого рода поручения его, особенно перед пасхой, которые глубоко трогали меня и сильно привязывали к любимому учителю».