Узнаёте? Алик Деткин

Природа между тем продолжала жить своей особой, прекрасной жизнью, но уже в темноте. А что может быть печальнее опустевшего осеннего посёлка! Да ещё в вечернюю пору… Несколько раз я жил летом на даче. И вот когда к концу августа одна дача за другой пустели, становилось тоскливо и одиноко. Ну, а тут уж во всём посёлке не было ни огонька! И мы то и дело попадали в лужи, в ямы, в канавы.

Мы вновь стали огибать сосновый лес, который днём был красивым, молоденьким, а сейчас потемнел и насупился, будто за один день постарел. И все деревья казались мне издали притаившимися злоумышленниками…

Утром я бы этому, конечно, обрадовался. А тут даже дождь, и слякоть, и сырость не радовали меня. Мне неожиданно захотелось домой, в тёплую комнату… Но это было только минутной слабостью! Я ей не поддался. Я отбросил её. Вернее сказать, отшвырнул!

— Разве это не мой пень? — воскликнул Покойник. И снова уселся на самую середину: другим уже сесть было некуда. И так же, как утром, всё у него дышало: и нос, и живот, и плечи. Я это чувствовал в темноте.

— Уступи место женщинам! — сказал я.

— Разве мы в трамвае? Или в троллейбусе? — усмехнулась Наташа. — В лесу вежливость ни к чему.

Покойник вскочил. Но она не села. И даже Миронова продолжала стоять.

— А ещё лирик! — сказал я Покойнику. — Посвящаешь стихи красавицам! — И тихо добавил: — Несуществующим…

— Не надо трогать Покойника, — попросил добрый Принц. Он по-прежнему думал, что Покойник испытал уже счастье любви. А чужие чувства Принц уважал.

— Согласен: не будем ссориться в такую минуту! — сказал я. — Что там сейчас с нашим Глебом?

Я сказал «с нашим», потому что, представляя себе, какой опасности (может быть, даже смертельной) подвергал себя Глеб, я готов был забыть о его вине, о его преступлении. «А если Племянник ему не поверит? — думал я. — А если разъярённый выскочит из подвала и набросится на беззащитного Глеба? Или затолкает его в подвал и запрёт?»

Да, я готов был простить Глеба, потому что в тот момент он совершал подвиг во имя нас всех!..

— Конечно, можно было бы и не выпускать Племянника, — сказал я тихо.

— Можно ли так поступать с человеком? — ответила мне Наташа.

Под холодным дождём она думала о справедливости!

— Сколько сейчас времени? — спросил я у неё.

— В темноте не вижу, — сказала Наташа.

— Дай руку. Я разгляжу!

Она протянула руку, и я долго разглядывал.

Потом я ещё три или четыре раза просил её дать мне руку и снова долго разглядывал, потому что трудно было увидеть, рассмотреть стрелки. И вообще…

Наконец я стал волноваться! Пятнадцать минут прошли. А Глеба всё не было.

«Он пожертвовал собой и тем искупил вину, — думал я. — А я был с ним недостаточно чутким… Правда, я не проявлял грубости. Но всё-таки упрекал его. А он один на один, связанный и растрёпанный, со стулом на спине, встретился в подземелье с Племянником. Не каждый бы на это решился. Вот Покойник бы ни за что не пошёл! А я сам?»

На последний вопрос мне трудно было ответить. И я, чтоб не думать об этом, ещё раз взглянул на Наташины часики. Прошло уже двадцать минут.

Это было ужасно… «Во-первых, вероятно, погиб Глеб, — думал я. — А во-вторых, до электрички остаётся совсем мало времени. Уж если мы опоздаем на этот раз, нам не добраться до дому раньше завтрашнего утра. А как мы сообщим об этом родителям? Никак! По телефону теперь уж не позвонить: Племянник выпущен на свободу! Наши мамы и папы просто погибнут. Не в прямом смысле слова, а в переносном… Хотя некоторые, может быть, и в прямом. Особенно мамы! За пап я как-то меньше волнуюсь. А где ночевать? Не пойдём же мы в гости к Племяннику! Может быть, уехать без Глеба? Нет, невозможно. Помочь ему? Как?!»

— С Глебом что-то случилось, — с плохо скрываемым беспокойством сказал я.

— Это из-за меня, — сказала Наташа. — Я виновата. Только я!..

В лесу, в темноте, под холодным дождём она продолжала думать о справедливости!

— О, не казни себя! — воскликнул я шёпотом. Она с плохо скрываемым испугом отодвинулась от меня. — Ты не виновата, — уже спокойно, нормальным голосом сказал я. — Это же я запер Племянника в подземелье. Правда, у меня не было другого выхода. Значит, никто не виноват. Такова жизнь!

— Сэ ля ви! — воскликнул Покойник. Он любил встревать в чужой разговор.

Это самое «сэ ля ви» было известно каждому первокласснику, но Покойник произнёс так, будто знал французский язык. Вообще, убежав со «старой дачи», он осмелел.

— Ещё возможна погоня, — сказал я.

И Покойник сразу заговорил обыкновенно, по-русски:

— Какая?

— Племянник!.. Ну, а если Глеб не вернётся, нам придется освобождать его!

Покойник умолк.

«Что же делать? — рассуждал я. — Не пойти ли в разведку? Но тогда мы наверняка опоздаем на электричку. Так, так, так… Где же выход? Может быть, мне одному остаться, а всем другим мчаться на станцию?»

Я предложил это. И затаив дыхание ждал, что мне ответят: оставаться одному всё-таки не очень хотелось.

— Давай вдвоём, — предложил Принц Датский.

— Пусть женщины уедут! — воскликнул я. Посмотрел на Покойника и добавил: — И ты с ними.

Покойник не возражал. Но Наташа не согласилась: