Узнаёте? Алик Деткин

— Что это случилось с нашим Севооборотом? (Так «остроумно» — Севооборотом, а иногда даже Севообормотом — звал меня соседкин муж, известный всему дому шутник, который очень хвастался своим агрономическим образованием.) Что случилось с нашим Севочкой? Раньше он, если замечали, никогда не ходил открывать парадную дверь — хоть до утра звони, хоть руками стучи, хоть ногами колоти! А сегодня на каждый звонок выскакивает. Светопреставление!

Я и правда выбегал на каждый звонок: ведь я знал, что сегодня обязательно должны принести штрафную повестку, а она ни в коем случае не должна была попасть в руки к Диме или вообще к кому-нибудь, кроме меня.

«Вот бы Дима ушёл сейчас из дому!» — мечтали. Но Дима, кажется, вовсе не собирался уходить. Удобно устроившись на диване, он решал какую-то шахматную задачу. Перед ним, на самой большой подушке, до которой мама и дотрагиваться запрещала, лежал раскрытый на последней, странице номер «Огонька» и шахматная доска, в одном уголке которой одиноко притаились четыре фигурки. Дима ерошил волосы, поправлял очки и чесал свой затылок так, что мне казалось, он доскребётся в конце концов до самой коры головного мозга. Но задача, как назло, не решалась. «А вот мы так пойдём, — бормотал себе под нос Дима. — А вот если мы так попробуем?..»

Каждый раз, возвращаясь в комнату после очередного открывания дверей, я, словно невзначай, сообщал:

— Говорят, на улице погода замечательная!

— Вот ты пойди и погуляй, — не отрываясь от доски, советовал мне Дима.

«Сам пойди погуляй!» — про себя огрызался я. И продолжал вслух:

— А вот сейчас Пётр Ефимович пришёл. Говорит, скворцы уже прилетели и все почки за одну ночь полопались. Два часа, говорит, по улицам бродил, невзирая на ревматизм.

— Делать нечего твоему Петру Ефимовичу.

Но я не сдавался:

— Я вот сейчас Лидии Кондратьевне дверь открывал. Пошла, говорит, за ботиночками для Борьки, три часа по городу проходила — и забыла купить: такой воздух на улице. Прямо опьяняющий!

На самом деле Лидия Кондратьевна просто не нашла для своего трёхлетнего Борьки подходящего номера и вовсе не восторгалась погодой, а на чём свет стоит ругала «торговую сеть».

Но вот Дима радостно смахнул фигуры с доски на диван, схватил подушку и подбросил её под самый потолок (видела бы это мама!).

— Эврика! Эврика!.. Упорство горы сокрушает!

Он побежал в коридор, к телефону, чтобы сообщить своему другу Кольке об очередной «сокрушённой горе». И как раз в эту минуту раздался длиннющий звонок в парадную дверь. Никто из наших соседей так не звонил. Я бросился открывать. Ну, ясно! Всё! Конец! Попался! На площадке стоял' пожилой небритый почтальон-мужчина с той особенно толстой сумкой на боку, в которой разносят не письма и не газеты, а деньги, разные важные квитанции и повестки. Дима был совсем рядом, у телефона, а почтальон держал в руке повестку — небольшую, жёлтенькую и очень ехидную.

— Это мне, это мне, — зашептал я, прямо вырывая повестку у него из рук. — Давайте я распишусь.

И быстро-быстро расписался в каком-то разлинованном журнальчике на глазах у растерявшегося почтальона.

Но тут вмешалась наша соседка — жена знаменитого шутника с высшим агрономическим образованием, по имени Калерия Владимировна.

— Кому здесь почта? — поинтересовалась она, вытирая руки о фартук.

Я замахал повесткой:

— Мне, мне… Не беспокойтесь, пожалуйста.

— Да, гражданину Клячину, — охотно подтвердил почтальон.

— Не Клячину, а Клячину, — поправила соседка: она очень не хотела сознаваться, что её фамилия произошла от такого некрасивого слова — «кляча».

И вдруг, сообразив, в чём дело, она закричала: — Так это же нам! Посылка!.. Мандарины из Самарканда! Я жду эти мандарины, как свежего воздуха, а он схватил их и держит в руке. — Она выхватила у меня повестку, чуть не разорвав её при этом на мелкие клочки. — Теперь мне всё ясно! Теперь я понимаю, почему письмо от дяди из Архангельска идёт уже вторые сутки. И куда девалась позавчерашняя «Вечёрка»!..

— Она по воскресеньям не выходит! — только и мог я крикнуть в ответ. И скрылся в комнате.

Я слышал, как Дима долго извинялся за меня перед соседкой, и она отвечала ему:

— Нет, Дима, к вам я ничего не имею. Никаких претензий. Вы вполне интеллигентный молодой человек.

Вслед за этим «молодой интеллигент» появился в комнате и поплотней прикрыл дверь, что значило: «Жди серьёзного разговора!»

— Зачем ты схватил повестку? — начал Дима.

— Я думал, что это нам…

— Как же ты мог «думать», когда там по-русски написано: «Клячину»?

— А что я, обязан все слова от начала до конца читать, что ли? Я посмотрел на первую букву и на последнюю, вижу — «К» и «У». Я и подумал, что «Котлову».

— Оригинальный метод чтения, — съехидничал Дима. — Ты, может, скоро будешь в каждом слове только одну первую букву читать! Замечательная получится рационализация: скоростное чтение!

Я отбивался очень вяло, потому что, честно говоря, мне за эти два дня смертельно надоело врать. Я старался выпутаться из всего этого вранья, но одна ложь незаметно цеплялась за другую, одна выдумка тянула за собой ещё десять. И я ничего не мог поделать.