Узнавание

Женщина и карлик кивнули мне, когда я отвернулся от лестницы. Никакой враждебности в них я не ощущал; карлик даже явно собирался поблагодарить меня. Рот его несколько раз безмолвно открылся и закрылся, и почему-то у меня возникло ощущение, что установить со мной контакт выше их сил. Женщина стояла спиной к фонарю, и лицо ее, смягченное окружающей темнотой, казалось теперь маленьким и едва сформировавшимся, словно у запущенного ребенка.

— Ну что, все готово, — полушутя произнес я; и, не без усилия, добавил: — Смотрится очень даже симпатично.

Когда никакой реакции не последовало, я оглянулся на клетки. У некоторых домиков в глубине виднелись бледные, размытые тени; максимум, что можно было сказать, — это что поза сидячая.

— Когда вы открываетесь? — спросил я. — Завтра?

— Мы уже открылись, — ответил карлик.

— Уже?

Сомневаясь, шутит он или нет, я начал было показывать на клетки — но ответ очевидно следовало понимать буквально.

— А… то есть, вы только на один вечер. — Я лихорадочно пытался придумать, что бы еще сказать; они явно были готовы стоять так бесконечно. — И… когда уезжаете?

— Завтра, — негромко ответила женщина. — Утром мы должны уехать.

Словно б это послужило кодовым сигналом, они двинулись убирать импровизированную арену, сгребая в сторону обрывки газет и прочий мусор. В конце концов, я ушел, по-прежнему недоумевая, что тут понадобилось этому жалкому зверинцу; тем временем женщина и карлик закончили с приборкой и заняли места между клетками, ожидая первых посетителей. Я замедлил шаг на берегу, возле тихо пасущихся лошадей, которые казались столь же призрачны, как и женщина с карликом. Что за безумная логика, подумал я, привела их сюда, когда в центральном парке уже развернулся целый парад аттракционов, чуть ли не бесконечно больше и завлекательнее?

При мысли о животных мне вспомнился специфический запах, витавший около клеток, — смутно неприятный, но определенно хорошо знакомый. Почему-то у меня возникло убеждение, что ключ к разгадке кроется именно в запахе. От лошадей же приятно веяло потом и отрубями. Опустив головы в прибрежную траву, они неторопливо двигали челюстями, и глаза их, отражающие свет фонаря, казалось, скрывали от меня какую-то тайну.

Я направился обратно к центру города и, выйдя к мосту, с облегчением увидел вращающееся над крышами колесо обозрения, расцвеченное огнями. Все-таки карусели и комнаты смеха, тиры и “Тоннель любви” относились к знакомому миру; даже ведьмы и вампиры, изображенные на стенках “Тоннеля ужаса”, при всей их кошмарности, налетали из вполне предсказуемого квадранта вечернего неба. А, по контрасту, молодая женщина (молодая ли?) и ее карлик прибыли из неведомых земель, из ничьих владений, где ничто не имело смысла, причем никакого. Как раз непостижимость мотива больше всего меня и настораживала.

Я потолкался в бурлящей между павильонами толпе и вдруг решил прокатиться на колесе обозрения. Пока я ждал своей очереди вместе с группкой молодежи, над головой у нас плавно кружились подвешенные к ободу колеса гондолы, и казалось, будто вся гремящая вокруг музыка и сверкающие огни зачерпнуты ими из звездного неба.

Я забрался в освободившуюся гондолу, на противоположном сиденье устроились молодая женщина с дочкой, и через несколько секунд мы уже поднимались в испещренное огнями небо, а под нами открылась панорама парка. Полный оборот колесо делало за две-три минуты; все это время мы с соседками по гондоле занимались тем, что, перекрикивая шум ветра, наперебой показывали друг другу знакомые городские достопримечательности. Когда мы достигли самой верхней точки, колесо замедлило вращение — внизу происходила смена “пассажиров”, — и только тогда я заметил мост, через который совсем недавно переходил. Проследив взглядом течение реки, я увидел единственный уличный фонарь, тускло освещавший пустырь у пакгаузов, где бледная женщина и карлик развернули свой цирк. Наша гондола дернулась и начала спуск; в последний момент я углядел в разрыве между крышами смутные силуэты двух повозок с клетками.

Через полчаса, когда парк начали закрывать, я снова направился к реке. По улицам рука об руку прохаживались горожане — но, когда уже показались пакгаузы, то в мощеном брусчаткой проулке, петлявшем между прибрежными домиками, не оставалось, кроме меня, фактически ни души. Потом возник уличный фонарь и круг повозок за ним.

К моему удивлению, несколько человек действительно пришли взглянуть на зверинец. Я остановился под фонарем и присмотрелся к двум парам, которые расхаживали между клетками и пытались распознать животных. Время от времени тот или иной из мужчин приближался к прутьям вплотную; тогда спутница его отшатывалась в притворном испуге, и раздавался взрыв хохота. К четверым посетителям присоединился пятый; шагнув к клетке, он просунул руку сквозь прутья, набрал горсть соломы и швырнул в сторону домика — но животное упорно отказывалось вылезти на свет. Обход они продолжали уже впятером.