Узник №8

– А-а, жив, – улыбнулся надзиратель. – Жив, да?

    Он с наслаждением ударил узника кулаком в бок в наказание за пережитый испуг. – Жив, скотина! Жив, подлец! Убил бы дрянь такую.

    Наконец, совсем запыхавшись и едва переводя дыхание, он поднялся с колен, отёр со лба пот. Взглянул на часы и произнёс:

– Ух ты, как летит время, когда занят делом!

    Бросив взгляд на узника и ещё раз небрежно пнув его, он кивнул ангелу и вышел, с гулким ударом захлопнув за собой дверь камеры и навесив засов.

    Несколько минут узник лежал не шевелясь. Потом поднял голову, огляделся, словно видел камеру впервые, и медленно принял сидячее положение. Взгляд его был бессмыслен и вопросителен, будто он только что проснулся или вышел из комы. Заметив ангела, он простонал:

– Ушёл… Однажды он меня всё-таки убьёт. Тогда моё заключение станет не пожизненным, но ему, кажется, нет до этого никакого дела, для него главное – собственное удовольствие. Не могу его в этом винить, конечно, ибо все мы живём ради одного – ради собственного удовольствия, но всё-таки должна же быть у человека какая-то граница, вернее говоря, понимание этой границы и того, что переступать её не следует даже в крайнем случае… А вот интересно, если он убьёт меня, то каким бюрократическим оборотом меня вычеркнут из списка живых, как ты думаешь? Ведь не смогут же они написать: по окончании пожизненного срока. Не смогут. В связи с безвременной кончиной? Но какая же она безвременная, когда я мог бы ещё жить да жить – в запасе у меня была ещё куча времени. Не-ет, тут у них будет немалая заминка, и уж вряд ли они смогут выгородить надзирателя, представить дело так, будто это только мой скверный характер и преступная натура довели меня до могилы. Как бы мне сделать так, чтобы ему было плохо, этому мерзавцу? Так хочется умереть, пока он меня бьёт, – уж тогда-то ему точно не отвертеться, уж в таком-то случае ему наверняка придётся не сладко: убийство, как-никак. Но организм у меня до омерзения крепок, видать – не поддаётся, хотя и силён этот надзиратель, что твой медведь и кулаки у него пудовые, а ярости хватит на четверых. Эх!..

    Выдав эту медленную, с передышками и сглатыванием крови из разбитых губ, тираду, он несколько раз сплюнул на пол тягучим и красным, кое-как поднялся, дошёл до лежака и уселся рядом с ангелом, припав спиной к стене.

– Скажи, ангел, на улице идёт дождь? – спросил через минуту, с шумом переводя дыхание.

– Не знаю, я не хожу по улице, – равнодушно отозвался ангел.

– Никто не знает, – сокрушённо покачал головой узник. – Никто не знает такой элементарной вещи… Слушай, а почему ты не уходишь? – спохватившись, произнёс он настороженно. – Чего ты ждёшь? Я что, должен умереть, да?

– Устал я, – ответил ангел, смежая очи.

– А-а, понимаю. Понимаю. Ну, отдохни, отдохни. Здесь хорошо – тихо, спокойно, не суетно. Воняет, правда, но к этому быстро привыкаешь. Конечно, таскать покойников туда-сюда, по божьим судам, по раям-адам – это тебе не крестиком вышивать. Отдохни, конечно. А хочешь, так ляг, вздремни.

– Устал я, – повторил ангел, словно не слыша узника.

– Ну да, это я понимаю. Это бывает. Иногда кажется: всё, никаких больше сил нет, вот забился бы в угол сейчас, лёг бы там и издох, как собака. А надо идти, опять надо идти и получать новые зуботычины от судьбы.

– Почём тебе знать.

– Ну… все мы из одного теста же. Скажи, а как ты приходишь сюда?

– Не тщись понять то, что тебе непоумно.

– Как? – оживился узник. – Непоумно?.. Интересно… Вот бы мне такие крылья, как у тебя.

– И что бы ты делал?

– Улетел бы.

– Уйти хочешь? Так пойдём со мной.

– Куда? – испугался узник. – Не-ет, я уж лучше тут, в ад мне ещё рано. И здесь, конечно, не рай, но всё же и не ад.

– Тогда зачем тебе крылья, если это не ад? Здесь они тебе не нужны.

– И то верно, пожалуй, – согласился узник. – А у тебя они когда выросли? Когда ангелом стал, наверное?

– Всегда были, – ангел по-прежнему не открывал глаз, и лицо его не выражало ничего, будто это не он участвовал в разговоре, или разговор совершенно не занимал его. А быть может, он просто наперёд знал, что будет сказано и не сказано.

– Так ты уже родился ангелом, что ли? – любопытствовал узник.

– Нет. Ангельствую я недавно совсем.

– Ну а крылья-то откуда? Бог приладил?

– Оттуда же, откуда и у тебя.

– У меня? – поднял брови узник. – Ты о чём, ангел? У меня нет крыльев.

– Это потому что твои обломали – родители, может, или кто другой, или судьба. Или болел, может чем таким. А мои – уцелели, будь они неладны.

– И у меня были? Крылья?

– Как у всех. Ведь даже у навозной мухи есть крылья, пока злой мальчик не оторвёт их. И если мухе навозной дарован полёт, то человеку сам бог велел. И крылья твои были чисты и прозрачны.

– Не говори так, а то я заплачу, – поморщился узник. – Или с ума сойду… Нет, нет, не было у меня крыльев, никогда не было, никогда! Врёшь ты всё!

– Вру.

– И у надзирателя были?

– И у него.

    Узник рассмеялся, представив себе надзирателя ангелом с крыльями и дубинкой. Получилось в самом деле смешно. Ангел и бровью не повёл.