Узник иной войны

Когда вы страдаете в связи со смертью любимого человека, чувства притупляются, и это нормально. Вы можете не ощутить всей глубины этой потери в течение недель или даже месяцев. Такая реакция – обычное дело на войне, когда несколько травмирующих событий происходит одновременно. В подобных обстоятельствах эмоциональный шок может заставить нас подавлять свои воспоминания. Это явление часто наблюдается у ветеранов войны, страдающих от посттравматических стрессовых нарушений. Многие жертвы холокоста испытали омертвление чувств, когда подавляли в себе воспоминания о пережитых ужасах.

Что же делать с болезненными переживаниями, которое было забыто и о котором сам человек не имеет ни малейшего понятия?

Оно – лишь смутный след воспоминания, который мелькает то и дело во сне или вспыхивает вдруг в отсветах прошлого. Насколько это вообще нормально?

Я убеждена, что это нормально. И не только нормально, но и необходимо для выживания – на некоторое время. Когда человек, особенно ребенок, испытывает нечто болезненное и не в состоянии высвободить чувства, связанные с этим болезненным событием, в течение короткого периода времени, он пытается «похоронить» эту боль через неосознанное подавление, сходное с физическим шоком.

Чтобы произошло такое подавление, травма не обязательно должна быть значительной. Травмирующие события могут быть самыми разными. Это могут быть не только несчастный случай или полученная на войне рана, но также и вербальное, эмоциональное, физическое и сексуальное насилие. Количество «захороненных» воспоминаний и степень их подавленности у всех людей разные.

Точно так же, и физический шок, эмоциональный шок должен быть временным. Когда эмоциональный шок длится неопределенное время, когда он становится хроническим, он наносит серьезный ущерб. Если не лечить телесную рану, она начинает гноиться и причиняет еще более серьезный, подчас угрожающий жизни вред.

Таким же образом и эмоциональная боль, которая отрицается или подавлена хроническим шоком, непременно напоминает о себе в свое время. Эмоциональная рана приведет к нарыву, который либо прорвется, либо уйдет вглубь, чтобы дать о себе знать иными проявлениями.

Эмоциональная «инфекция» может проявляться в деструктивном поведении, зависимостях, депрессии, нарушенных взаимоотношений и физической боли. Она может проявляться и в так называемых приемлемых моделях поведения – перфекционизме, трудоголизме и чрезмерной заботе о других.

В ходе своей работы, когда я говорила с профессионалами и непрофессионалами о детских травмах и насилии, я встретила множество страдающих людей. Эти люди – жертвы войны. Речь идет не только о ветеранах таких известных войн, как Вторая мировая, война в Корее, Вьетнаме или Персидском заливе. Вновь и вновь я слышу рассказы жертв иной войны, которая не прекращается в тишине спален, на спортивных площадках, в школах, в школах и парках, в обыкновенных городах – таких, как Уичито в штате Канзас. Эта война не имеет географических границ. Эта война не связана с национальной и расовой принадлежностью, возрастом, полом, классом или религиозными убеждениями.

Жертв этой войны не так легко узнать, как узники Дахау или Дананга. У них нет ни татуированных номеров на запястьях, или шрамов, безмолвно напоминающих о пробившей плечо или бедро пуле. Они – неизвестные жертвы войны, которая втайне идет в каждом поселке, городке или мегаполисе по всему миру. Эти жертвы – узники иной войны, пленники боли, скрытой и их прошлом. Словно в камерах – одиночках, они заперты в скрытых кавернах своего разума – и это точно такие же тюрьмы, как те, что сделаны из бетона и стали.

Это история о борьбе узника за свое освобождение.

Это подлинная история.

Этот узник – я.

Часть первая

Возникновение контролирующего

ребенка

1.

военное время – 1944

Уинчито, штат Канзас, был далек от полей сражений, в отличие от душных джунглей Лусона и Минданао или заснеженных деревень и городов Лидице и Варшавы. Застывшие черно- белые изображения тел в униформе, небрежно разбросанных в снегу, проносились на экранах кинотеатров, отпечатываясь в памяти жителей Уичито. Но этим людям было мало дела до слухов о таких местах, как Бухенвальд и Освенцим, где люди с изможденными лицами стоят, потухшим взором глядя сквозь бесконечные ряды колючей проволоки.

Заснеженные поля Канзаса никогда не были залиты кровью солдат, сражавшихся, чтобы защитить ее от чужеземных захватчиков. В его полуденном воздухе никогда не раздавались крики ребенка, пытаемого охранниками концентрационного лагеря.

Но война и боль здесь были.

Хоть это был и Канзас.

«Мама! Я не могу дышать! Посиди со мной, мама. Я ненавижу этот сон. Он такой страшный».

«Тише», - отзывается моя мать. «Мама здесь, золотце».

Я чувствую, будто я тону в белом клее. На моем лице что-то липкое. Я задыхаюсь и кашляю, пытаясь вздохнуть.