Узник комнаты страха

Люся, даже не оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться в том, что ее воровского проникновения никто не видит, решительно отомкнула замок и зашла в комнату. Точно зная, где лежит то, что ей надо, она открыла нужный шкаф, взяла пачку упаковок и, держа ее открыто, без смущения, направилась обратно по коридору. Она не собиралась прятаться. Если ее застукают, решила она, скажет правду, скажет, что это надо для следствия и делает она это по просьбе своего начальства, а также следственных органов. И незачем, думала она, создавать сейчас видимость «воровства», потому что если ты делаешь что-то не очень правильное, делай это с видом, будто ничего такого, что расценивается как поступок, выходящий из ряда элементарного приличия, не происходит, тогда все вокруг решат, что ты поступаешь так, как надо.

По ее мнению, теперь все сходилось как нельзя лучше: Светка знает, что до ЧП исчезла такая же пачка. Знает она также, что эта вот пачка, которую взяла она, Люся, была на месте. Она, наверное, удивится такой регулярности пропаж, но следственный эксперимент – это безупречное оправдание.

Гораздо больше, чем версия пропажи упаковки пакетиков, ее волновала пропажа Кати. Сразу же после того, как Люся вышла из кабинета Леонида, она набрала телефонный номер сестры, но ответа не дождалась.

Второе, что будоражило ее сознание, был вопрос: «Как это барахло из рук Виктора всего за полдня переместилось в школу?!». Ответить на это он не мог, потому что тоже не поднял трубку. Одно было ей понятно: раз он нашел время, несмотря на приезд мамы, как-то передать это имущество в руки детей, то поговорить с ней ему уж точно придется! Пускай даже это придется делать в коридоре или на лестничной площадке.

И намеревалась она это сделать как можно скорее.

* * *

В подъезде было темно и зябко. Перила лестницы поскрипывали очень тихо, когда девушка опиралась на них, но в тишине пустого дома этот звук казался предательски громким и пугал ее, парализуя решимость «вывести Виктора на чистую воду». Зачем ей это понадобилось, она толком не знала, но чуть-чуть надеялась на то, что сможет помочь следствию, а точнее Прилепскому. Ему надо было сейчас отвести удар от больницы. Правда, просто так сдать Виктора она тоже не могла, потому что он указал бы на нее как на человека, который снабдил его, как минимум, тарой для расфасовки. Значит, она – соучастница. Люся подумала, что будет действовать по обстоятельствам и на месте найдет правильное решение, как выскользнуть из этой ловушки, никого не подставив.

Она позвонила трижды. Дверь никто не открыл. Приняв факт своей неудачи, она даже вздохнула с облегчением. Иногда сдаться легче, чем биться до конца. По крайней мере, нервного разговора у нее сегодня не будет.

Покачавшись на каблуках туда-сюда и прикидывая, что делать дальше в сложившихся обстоятельствах, девушка повернулась, чтобы уйти, но на прощание дернула ручку двери. Просто так.

Собачка щелкнула и дверь в черноту коридора легко открылась.

Из глубины до нее донеслись приглушенные звуки женского смеха и мужской голос. Люся прислушалась. Затем, чтобы слышать лучше, шагнула в темноту.

Там, в комнатах, кто-то был. Просто они не услышали звонка. Странно, конечно, но всякое может быть.

Женщина не была мамой. Люся отчетливо слышала, что это был молодой голос. Она включила подсветку телефона и осторожно пошла по коридору. Ей казалось, что она, вообще-то, знает этот голос. Кое-какие его нотки очень напоминали ей Катю, но Люся решила, что это – паранойя. Просто она очень тревожится за сестру, поэтому ей и чудится везде ее присутствие.

Но чем ближе она подходила к двери, тем большими становились ее сомнения и смущение. Заинтригованная до предела, Люся не задумалась ни на миг, удобно ли ей врываться без приглашения и без стука в чужое жилье. Она просто открыла дверь и вошла как к себе домой. И ни на йоту не смутилась, когда увидела голую сестру, сидящую верхом на голом же Викторе, изображающем, будто он лошадь и скачет по полу. Люсю обуяло возмущение и в то же время разобрал смех.

Вместо уздечки парочка приспособила Катины колготки. Сама девушка была размалевана, кажется, кетчупом и зеленкой, наподобие индейца. Вместо хвоста они приспособили веник, который привязали ремнем к бедрам мужчины. Катя, сидя и на его спине и на венике одновременно, была похожа на индейца-ведьму, скачущую на коне и летящую на метле.

Оба они невнятно бормотали, смеялись, кричали, ссорились и радовались одномоментно. Настроение у них менялось, как радужная окраска на мыльных пузырях. Даже повернувшись к Люсе и, наконец, увидев ее, остолбеневшую от увиденного зрелища, парочка не растерялась.

– Вперед, на врага! – закричала Катя, указав жестом полководца направление на Люсю.

– Иго-го! – отозвался Витя и встал, как умел, на дыбы.