Узник №8 (СИ)

    — Простите, — смутился узник. — Только не подумайте, что я смеялся над вами, — добавил он с опаской. — Нет, господин начальник тюрьмы, я смеялся над Лидовицем и пустотой.

    — Над Лидовицем и пустотой, — кивнул начальник тюрьмы, словно знал, словно каждое произнесённое слово было продиктовано им лично. — Я и не сомневался, господин узник.

    — Но я правда не над вами смеялся, — повторил узник, настораживаясь всё более. — Я — над Лидовицем, — и он даже потряс книгой для наглядности.

    — И пустотой, — улыбнулся начальник тюрьмы, даже не взглянув на книгу.

    — И пустотой.

    — Да вы не бойтесь, господин узник, — улыбнулся начальник после минутного молчания, — я не стану вас бить. Я же не живодёр какой, я же вам не надзиратель, ей богу.

    — Это безумно радостно, — просиял узник.

    — Ну и как вам фон Лидовиц?

    — А… а вы его знаете? — опешил узник.

    — Знал, — небрежно усмехнулся начальник тюрьмы. — Сказать вам, какое моё любимое место у него?

    — Тридцать страниц пустоты?! — пролепетал узник, осенённый догадкой.

    — Хм, нет, — покачал головой начальник. — Нет. Шея.

    — Простите?

    — Я сказал — шея.

    — Шея?

    — Вы спросили, какое моё любимое место у фон Лидовица.

    — Я спросил?

    — Ну да. Я ответил — шея.

    — А-а, да, да, это же очевидно. Но… почему — шея?

    — У него была очень нервная шея, если вы понимаете, о чём я. Она была такая… такая длинная, тонкая и очень нервная, с острым выпирающим кадыком, который скользил вверх-вниз и дёргался, когда профессор говорил или сглатывал, с бледной кожей, при виде которой в памяти всплывала ощипанная тушка гуся; она была очень такая вся… сухая, скрипучая, как будто её никогда не смазывали, с чрезвычайно тонкой шкуркой, через которую едва ли не просвечивали вены, аорта, позвонки… В общем, очень нервная, как я изволил выразиться. Такие шеи будто специально созданы для верёвки.

    — Так вы его знали лично? — оживился узник.

    — Я вам так и сказал, — дёрнул бровью начальник тюрьмы. — Вы сегодня какой-то рассеянный, господин узник. Соберитесь.

    — Простите, господин начальник.

    — Используйте полное титулование, господин узник, если вас не затруднит.

    — Простите, господин начальник тюрьмы.

    — Да. Хорошо. Так о чём я говорил?

    — О шее фон Лидовица.

    — О шее фон Лидовица. Да. Как я сказал, такие шеи господь словно специально создаёт для верёвки… Представьте только на этой шее… Кстати, вы когда-нибудь видели верёвку для повешения?

    — Н-нет, — пролепетал узник, бледнея, будто побледнеть ещё больше было возможно.

    Дверь за спиной начальника чуть приоткрылась, в образовавшуюся щель просунулась голова сына надзирателя. Он с любопытством оглядел узника и подмигнул. Непонятно было, кому предназначался этот мимический фордепас — узнику или спине начальника тюрьмы, настолько быстр был взгляд мальчишки, перебегавший с одного на другого. Едва начальник продолжал свою речь, лицо надзирателева сына исчезло, дверь мягко и беззвучно закрылась.

    — Забавная штука, — улыбнулся начальник тюрьмы. — Вы, пожалуй, скажете: да что там забавного, самая обычная верёвка. Отнюдь, господин узник, отнюдь. Далеко не простая верёвочка, а весьма интересная и высокотехнологичная штучка. Представьте: нужен особый род нити, определённая её толщина, специфическое плетение, вымачивание в специальных рассолах, вощение, и даже, говорят, наговоры читаются. Общая толщина «струи» тоже имеет крайне важное значение. Конечно, соглашусь с вами, в наше время, верёвки уже не те, совсем не те, что были раньше, ибо настоящих мастеров плетения осталось раз-два и обчёлся. Наговоров не знают, рецепты восков давно перевраны или утрачены, диаметр волокна не блюдётся…

    А мыло, кстати! Вспомните про мыло. Ведь раньше какое мыло делали, а! Натрёшь, бывало, верёвочку, так петелька сама затягивается, под собственной тяжестью. И дух давало соответствующий моменту и даже настроению. Бывало придёшь накануне к приговорённому, принесёшь с собой несколько брусков того мыльца, разложишь перед ним: ароматец выбрать извольте-с. У бедняги аж голова закружится, глазки разбегутся — тут тебе и лаванда, и сено, и табак, и мята-шалфей-валерьяна тебе, и коньячный-ромовый-кальвадос… А для ценителей или особо капризных специальные сорта делались — с инжирным (успокаивает очень и смиряет), ладановым (умиротворяет), кофейным, чайным, грибным-земляным ароматом… Про качество даже и говорить не стану. Не успеешь скамеечку выбить из-под ног, а уж петелька-то на месте, уже позвоночки — хрусть!

    Эх, да что там — были, были времена! Нынче всё не так, всё как-то слишком просто… Да, увы, опростились люди, оскотинились — нет в них той возвышенности чувств и способности к наслаждению каждым жизненным мигом — пусть даже и последним.

    Начальник тюрьмы замолчал. Глаза его заволоклись томной дымкой воспоминаний. Рука достала из кармана платочек, провела им по губам, скомкала, сунула обратно в карман. Он вздохнул, возвращаясь в неприглядную реальность дня сегодняшнего.

    Потом деликатно присел на лежак рядом с узником и продолжал: