Узник №8 (СИ)

    — Во как! — удивлённо всплеснула руками женщина. — Никого. В твои-то годы… Святой господь вседержитель! Ну так и тем более тогда, милок, и тем более. Жизнь-то скоро кончится, а ты в ней никого ещё не снасильничал, так девственником и помрёшь.

    — Но я не насильник! — возразил узник

    — А чего же тогда здесь сидишь? — пригвоздила его жена надзирателя и кивнула в знак неопровержимости приведённого аргумента.

    — Это… — растерялся узник, — это драма моей жизни.

    — Он убийца, — пояснила дочь надзирателя матери.

    — Да бог с вами, что вы такое говорите! — воскликнул заключённый. — Я никого не убивал.

    — Алиментщик, поди, небось, — понимающе предположила мать.

    — Я честный человек! — отчаянно воскликнул узник.

    — А-а, понятно, — кивнула дочь. — Не даром же у него эта фотография стоит. Понятно. А то он мне тут в уши дует: какая-то женщина, какая-то женщина… Всё ясно.

    — Не знаю, о чём вы подумали, но это совсем не то, — пытался оправдаться узник.

    — Надо у отца спросить, чего он тут сидит, — сказала мать.

    — Я уже спрашивала, он не знает, — пожала плечами дочь.

    — Ну, значит, так то и надобно, — подвела итог жена надзирателя.

    — Вот вы, я вижу, женщина простая, добрая, — с надеждой обратился к ней узник. — Скажите же мне, идёт ли на улице дождь?

    — Да почём же мне знать-то, милок, — удивилась та неожиданному вопросу. — Я же не господь бог. Если идёт, так на то, значит, воля божья. А если не идёт, значит, так тому и должно быть.

    — Давайте наконец говорить о главном, — напомнила дочь.

    — О главном? — спохватился узник. — Давайте. А вы кто по убеждениям?

    — Я ещё раз предлагаю поговорить о главном, — настаивала дочь. — А если нет, так мы пошли.

    — В самом деле, милок, наплюём-ка на убеждения, — подхватила мать. — А то будто нам и поговорить не о чем окромя убеждений-то.

    — Сегодня вечером, вы согласны? — обратилась девушка к узнику.

    — Что? — узник испуганно уставился на неё. — Побег? Нет, я законопослужный гражданин и честный человек.

    — Ты милок, смотрю, не понимаешь, или придуряешься, — лукаво улыбнулась жена надзирателя.

    — Послушайте, узник… — вступила дочь, беря заключённого за руку и настойчиво заглядывая ему в глаза. — У меня будет ребёнок.

    — Поздравляю! — отозвался тот.

    — Это не смешно, — отмахнулась девушка. — Если отец узнает, что я беременна от пожарника, он меня убьёт.

    — Он не любит пожарных? — удивился узник.

    — Он не любит пожарника, — с нажимом отвечала дочь. — Ненавидит. Его просто трясёт от него. А моя девственность для отца — так просто фетиш.

    Узник непонимающе посмотрел на неё, на носки своих тапок, на жену надзирателя.

    — Вы хотите сделать аборт? — спросил он наконец.

    — За аборт он меня убьёт ещё вернее, он страстный противник абортов, почему, вы думаете, нас у него пятеро детей.

    — Пятеро… — задумчивым эхом отозвался узник.

    — Он убил свою первую жену за то, что она сделала аборт, — продолжала девушка.

    — Ужас!

    — Вот у нас только один выход и остался, как есть один, — сокрушённо покачала головой жена надзирателя.

    — Бежать с пожарным? — предположил заключённый.

    — Отсюда не сбежишь, — усмехнулась девушка.

    — На тебя вся надёжа, милок, — доверительно прошептала жена надзирателя.

    — Не понимаю, — покачал головой узник. Он в самом деле не понимал, чего от него хотят эти женщины.

    — Ну тебе же всё равно сидеть не пересидеть, голубь, — принялась терпеливо объяснять жена надзирателя. — Тебе что так, что этак — пожизненно тут куковать. Так сделай себе приятно и нам хорошо.

    — И что же я должен сделать?

    — Ключик в замочек, — игриво ответила жена надзирателя, — меч в ножны, болтик в гаечку… Ну?

    — Я не слесарь, я работник умственного труда.

    — Чтобы детей умом делали, такого я не слыхала, — оторопело произнесла мать.

    — Я тоже, — отозвался узник.

    — Ну вот и славно, — обрадовалась жена надзирателя, — вот и договорились. Сегодня, стало быть, вечером и сладим дело, ага?

    — Да как хотите, — пожал плечами узник. — А какое дело?

    — Святая дева, пресвятая богоматерь, храни господь и святые твои… — вздохнула жена надзирателя и во вздохе её впервые почувствовалось то ли нетерпение, то ли досада. — Да что же это за дундук-то, ей богу! Как ты столько детей-то настрогал, если ни бельмеса в этом не смыслишь?

    — Сколько? — опешил узник.

    — Отвечай, охломон ты этакий, — окончательно потеряла терпение жена надзирателя, — будешь сильничать девку или нет?!

    — Тише, мама, тише, — зашикала дочь надзирателя. — Вы не понимаете, узник. У меня будет ребёнок. От пожарника. Этого нельзя. А от вас — можно, если вы меня изнасилуете. Понимаете теперь? Отцу просто не к чему будет придраться. А вы получите свою радость. И не одну. Обещаю снабжать вас мухами весь срок вашего заключения, то есть пожизненно.

    — Ах вот в чём дело! — простонал узник, наконец-то уразумев желание женщин. — О боже, боже! O tempora, o mores!^[2] О трагифарс души человеческой, о горе от ума!

    — Слава богу, наконец-то, — с облегчением вздохнула мать. — Ну и ладно. Теперь ешь свой обед, милок, а то, я чай, остыло уже всё. Того и гляди отец пожалует, нагорит нам тогда всем.

    — Так вы согласны, узник? — уточнила дочь.