Узник ночи (ЛП)

- Я думаю, - сказал Дюран, осматривая фонариком одно из других «окон», - что мой отец предполагал убить двух зайцев одним выстрелом, когда оставил меня у двери Чэйлена…

Внезапно в дальнем углу вспыхнула полоска света, похожая на ту, что можно увидеть из-под двери. Как будто снаружи была еще одна комната..., и кто-то там только что щелкнул выключателем.

- Оставайся здесь, - приказал Дюран, когда они оба повернулись в ту сторону и он выключил фонарик.

Когда спальня погрузилась в темноту, Амари не стала с ним спорить, хотя и не потому, что собиралась следовать его правилам. Вместо этого она снова достала пистолет и приготовилась бежать за ним.

- Выключи свет, - прошептал он, не оборачиваясь. - И они не увидят тебя, когда я открою дверь. И отойди в сторону, чтобы оставаться в тени.

Хороший совет, подумала она, выключая фонарик. Лучше оставаться в тени как можно дольше, прежде чем они бросятся в другую комнату.

Чтобы уйти с наиболее вероятного пути освещения, она отступила на несколько футов, прижимаясь к стене. Затем она затаила дыхание, когда Дюран приготовился открыть вещи и прыгнуть на того, кто был…

Как только Дюран распахнул дверь и выскочил из спальни, тихий звук за спиной привлек ее внимание.

Она не успела среагировать. Капюшон, закинутый на голову, пах старой шерстью, и прежде чем она успела закричать, тяжелая рука зажала ей рот, пистолет был отобран, а толстая рука обхватила ее за талию.

С жестокой быстротой ее унесли.

Глава 25

КОГДА ДЮРАН РАСПАХНУЛ ДВЕРЬ, он старался держаться с боку на случай если…

В тот момент, когда он уловил запах в воздухе, он ожил, инстинкты взревели, возможности засветили новыми красками. Это был такой же порыв, как после щедрого дара Амари – ее вены, сила и целеустремленность вернулись.

Его отец был еще жив.

Его отец все еще был в комплексе.

Когда глаза Дюрана привыкли к яркому свету, ему захотелось убрать пистолет, чтобы нападение было более личным. Но он держал сороковой наготове на случай, если мужчина вооружен - хотя он не беспокоился ни о ком другом, потому что в воздухе не было других запахов. Даавос был один.

- Отец, - прорычал он, - разве ты не хочешь поприветствовать своего сына?

Дюран огляделся, и все остальное мгновенно перестало иметь значение.

Роскошная прихожая, ведущая в спальню Даавоса, была освобождена от причудливых позолоченных и мягких аксессуаров. В ней был только один предмет мебели.

Койка его мамэн. И на койке... скелет, череп на атласной подушке, чистая простыня, натянутая до ключиц, одеяло, аккуратно сложенное на ногах. Рядом с останками на полу лежали скомканные одеяла. Наполовину съеденный кусок хлеба. Бутылки с водой с этикеткой «Poland Spring». Книга.

Несколько книг.

Дюран споткнулся и упал на колени перед койкой. Волосы его мамэн... ее длинные темные волосы... сохранилась коса, сбоку, перевязанная атласной лентой.

- Мамэн, - прошептал он. - Я здесь. Я собираюсь вытащить тебя...

Впадины глазниц невидяще смотрели в потолок, а челюсть была прикручена к месту чем-то похожим... на зубную нить. Зубная нить была намотана вокруг челюстного сустава, чтобы держать зубы вместе.

- Прости, мамэн. - Он откашлялся. - Я был недостаточно быстр. Я не успел все подготовить. Мне очень жаль.

Боль от того, что он увидел ее останки и почувствовал, что не смог спасти ее, была такой сильной, что он не мог дышать, а потом и зрение затуманилось, когда на глаза навернулись слезы. Опустив голову, он попытался, как и подобает мужчине, быть кем-то сильным. Кем-то, кто достоин любви, которую она так необъяснимо подарила ему.

Собравшись с силами, потому что, видит Бог, его эмоции были настолько велики, что его тело едва могло их сдерживать, он выпрямился и вытер лицо рукавом рубашки.

- Я вытащу тебя отсюда.

Пытаясь собраться с мыслями, он натянул одеяло повыше, как будто она все еще была жива, как будто она чувствовала холод в воздухе, и он мог что-то сделать, чтобы это исправить. При этом он нечаянно ударил по койке и то, что аккуратно лежало на подушке сдвинулось.

Череп упал на бок, повернулся к нему, пустые глазницы уставились в его сторону.

Дюран быстро поправил одежду и пригладил волосы.

Как будто она все еще могла видеть свое драгоценное дитя. Которое выглядело уже гораздо старше, пройдя переход, и которое никогда не было ей дорого, что бы она ему ни говорила.

- Я люблю тебя, мамэн, - прошептал он.

Он положил руку на то место, где, по его представлениям, должна была находиться ее рука под одеялом, и огромная пропасть между живыми и мертвыми никогда не была для него так ясна. Она никогда не услышит ни его слов, ни его ответов. Не почувствует никаких прикосновений. Не обменяется улыбками.

Никакого будущего, только прошлое.

И невозможно было достичь конца пути, чтобы наконец соединиться, по крайней мере, пока он был жив, так же как, вероятно, этого нельзя будет сделать, когда он умрет.

В конце концов, отец ошибался во всем, что говорил своей пастве. Почему тогда должны оказаться правдой слухи о Забвении? О Деве-Летописеце?