УЗНИК РОССИИ

Стать беглецом – автоматически означало сделаться невозвращенцем. Таких людей Россия плодила в течение нескольких столетий. Власти лепили из них пропагандистские чучела отщепенцев, изменников родины, врагов. Как правило, беглецы, превратившиеся в изгнанников, возвращались обратно после серьезных политических перемен внутри страны или – после смерти.

Наиболее значительные из эмигрантов становились хранителями духовного наследия, до того на родине запретного. А вернувшиеся неудачники кончали жизнь на каторге. И те, и другие случаи во все времена имели место. Пушкин, разумеется, знал о них, подобные события происходили с его знакомыми, и поэт не раз примеривал на себя их судьбу. Не остается лазейки для сомнений, что Пушкин, решая стать беглецом, хотел он того или нет, был вынужден присовокупить к этому эмиграцию.

Вяземский считал одной из странностей русской судьбы, что бедный Пушкин не выезжал из России. Почему мечта всей жизни поэта не реализовалась? Кто или что помешало осуществить хотя б одну из попыток: царь? тайная полиция? чувство долга перед отечеством? женщины, которых он любил? деньги? собственный характер? страх? Была то одна причина, или они менялись? Тяготело над ним вето на всю жизнь, или возникали запреты по обстоятельствам? Решали цари Александр и Николай Павловичи сами, или им подсказывали?

Жуковский написал, что Пушкину не верили. Особое отношение к нему имелось всегда. «Пушкин был противник трона и самодержавия и в этом направлении действовал на верноподданных России». Данное мнение императора Александра II, по-видимому, заимствованное из соображений Александра I и Николая I, было высказано сыну Пушкина Александру. То была ложь, но факт в том, что власти никогда поэту не доверяли.

По мнению Марины Цветаевой, Пушкин был страстным сыном России, а родина была ему не матерью, но мачехой. Царю следовало сказать поэту:

Плыви – ни об чем не печалься!

Чай есть в паруса кому дуть!

Соскучишься – так ворочайся,

А нет – хошь и дверь позабудь!

Понятно, почему этот аспект биографии Пушкина во все времена оставался в тени. Один из парадоксов его жизни: он не боялся смерти, но боялся, что царь осерчает. Смело шел под пули в дуэлях, но остерегался неприятных высказываний должностных лиц. Противоречивый голос «строгой необходимости земной» был ему свойствен. Если даже участие в масонской ложе он воспринял как акцию, враждебную существовавшим порядкам, то знал ведь, что побег за границу всегда на Руси приравнивался к самым тяжким государственным преступлениям, и тот же голос необходимости отговаривал его от опрометчивого шага.

А еще, наверное, даже у гения мечты противоречивы, и лежит пропасть между желаниями и их осуществлением. Поэт по природе своей беглец, и если бежать ему некуда, то он бежит от самого себя. Пушкину было от кого бежать и было куда: ему тесно, ему душно в России. Он называл себя то «беглецом», то «изгнанником», хотя беглец – самовольно спасающийся от властей, а изгнанник – человек, насильственно удаленный. Парадокс великого поэта в том, что он считал себя беглецом даже тогда, когда был в ссылке, то есть был изгнанником. И чувствовал себя изгнанником в Москве или в Петербурге, когда вовсе не был в ссылке. Сам он назвал свою судьбу «блуждающей». Каковы бы ни были причины и последствия, биографию и творчество Пушкина, находившегося всю жизнь на цепи, в состоянии имманентного трагизма, нельзя ни понять, ни объяснить вне его стремления увидеть своими глазами Запад.

Глава четырнадцатая, похожая на эпилог

ИЗ РОССИИ ПОСЛЕ ПУШКИНА

Это напомнило мне слова моего приятеля Ш. по возвращении его из Парижа: «Худо, брат, жить в Париже: есть нечего; черного хлеба не допросишься!»

Пушкин (Б.Ак.8.450)

«Это» в приведенных выше словах – обида пленных турок, которых Пушкин встретил на Кавказе по дороге к турецкой границе. Они жаловались, что никак не могут привыкнуть к русскому черному хлебу. Приятель Пушкина Ш., по-видимому, чиновник дипломатической службы Петр Шереметев, который одно время работал в Париже, жаловался на тамошнюю жизнь, чем и рассмешил поэта.

Что стало бы с Пушкиным, если б удалось ему вырваться за пределы России? Как сложилась бы его судьба? Кем бы стал по отношению к Западу, проживи он дольше и насыться путешествиями по заграницам: Гоголем или Герценом? Что написал бы, живя в Париже или Риме? Можно гадать. У нас нет уверенности, что, осуществив «пламенное желание» и очутившись в Европе, где игорные и публичные дома не хуже, чем у него на родине, Пушкин нашел бы признание и расцвел.