Узник России

Вначале Пушкин называл Александра якобинцем (Х.701), а затем самодержцем, умеющим уважать человечество и смягчившим строгость Петровских законов (VII.242). Швейцарец Лагарп, воспитатель и своего рода духовный отец царя, сохранил письма, в которых молодой великий князь Александр Павлович писал, что желает свободных учреждений для России и даже отмены династического наследия власти.

Лагарп говорил, что из Александра он хочет сделать Марка Аврелия, но русское окружение предпочитает, чтобы царь стал Чингисханом. Юный Александр обещал, что даст России свободу и конституцию западного образца, а затем отречется от трона и уйдет в частную жизнь «на берега Рейна» (т.е. в Германию). Позже он решил удалиться в Америку. Мысль спастись в Америке овладела Александром, когда он понял, что его бабка Екатерина хочет отстранить от престола своего сына и сделать царем внука. Услышав об этом, внук ответил бабушке ласковой благодарностью, но за спиной царицы говорил, что хочет уклониться от власти. Так началось его раздвоение.

Александр действительно отправился в Вену, но не в качестве эмигранта, а уже царем подписывать жесткий акт о разделе Европы. Мы не знаем, возникало ли у него в процессе царствования желание оставить корону, скипетр и державу и эмигрировать в Америку. Но известно, что он глубоко презирал страну, которой ему приходилось управлять.

В самом деле, нет более рискованного занятия, чем управлять Россией, и даже самые ловкие деспоты готовили себе укрытие в эмиграции на случай, если придется бежать. Иван Грозный договаривался с королевой английской Елизаветой о предоставлении убежища на случай смуты, а после собирался жениться на англичанке. И снова просил о взаимном укрытии. На взаимность Елизавета не пошла, но Ивану убежище обещала.

«Дней Александровых прекрасное начало», – вспомнит Пушкин, когда этих дней уже не будет (II.113). Несколько александровых лет были, так сказать, эпохой гласности. Смягчены законы, упразднена тайная полиция, дворянство дышит европейским воздухом, получает европейское образование. Налицо почти что просвещенный абсолютизм, тот самый, за который ратовали и пострадали Радищев и Новиков, чьи имена перестали быть под запретом.

Первое сохранившееся письмо шестнадцатилетнего подростка исполнено чувства «любви и благодарности к великому монарху нашему» (Х.7). Пушкин допишет к молитве «Боже, Царя храни» две строфы для исполнения на годовщине Лицея. Он искренне верит в благодеяния царя. Позже Иван Тургенев назовет александровскую эпоху знаменательной в развитии и России, и Пушкина.

Но и в либеральное время Санкт-Петербург оставался столицей гигантской военной империи. Повсюду маячат казармы, на площадях гарцуют полки, военная карьера престижна, на улицах и на балах много офицеров, а южная Россия обрастает военными поселениями, окруженными могилами солдат, засеченных в назидание еще живым. Фабрики отливают пушки, ткут паруса, за границей закупается новое военное снаряжение, в генеральном штабе отрабатываются стратегические планы – срочные и на годы вперед, дипломатическая машина ищет слабые звенья в альянсах иностранных держав.

Александр оказался лишь временным владельцем не им созданного гигантского механизма, управляющего российским обществом. Численность русских войск увеличивалась постепенно от Петра I до Первой мировой войны с 200 тысяч до 4 миллионов, то есть в 20 раз. К середине девятнадцатого века на содержание армии в России приходилось 45-50 процентов всех расходов государства. На образование – один процент.

Россия вела столько сражений, что переходы от мира к войне были подчас незаметны, страна находилась в состоянии почти непрерывной войны. Уже в наше время подсчитано, что в течение четырех столетий Россия захватывала в среднем пятьдесят квадратных километров ежедневно. Русские войска оказались в Париже. Если, не дай Бог, это состоится в будущем опять, пропаганда станет утверждать, что Париж принадлежит русским с 1813 года и они лишь освобождают свой город. Зрелый Пушкин приводит скромное высказывание Екатерины II: «Ежели б я прожила 200 лет, то бы конечно вся Европа подвержена б была Российскому скипетру».

Веками жизненная энергия русской нации направлялась на захват чужих земель. И в противоречие с этой исторической логикой Наполеон напал на Россию, а не наоборот. Россия испытала прелести оккупации на себе. Но вот русская армия вернулась из Европы. Раньше поездки за границу были привилегией сравнительно узкого круга лиц. Теперь сотни тысяч русских очутились в Европе, в таком же, но и отличном от России мире, с иными традициями, другой культурой. Офицеры привозили домой целые библиотеки, распространяя таким образом на Руси западные духовные ценности. У многих происходило перерождение души от сопоставления того, что они узнали и с чем столкнулись, вернувшись назад. Это вело думающих людей к оппозиции.