Узник в маске

Лучи восходящего солнца озаряли розовую горную гряду и плато, покрытое свежей травой, усеянное дубовыми рощами и дикими оливами. У подножия скалы приютился порт, защищенный дамбой с древним маяком и могучими крепостными стенами, где зияли проломы и различимы были следы от пушечных ядер. Дальше виднелся город с красными венецианскими дворцами и белыми домиками, частично разрушенными. Окрестности города были обезображены рытвинами, возникшими из-за подрыва диковинных бомб, которыми пользовался Морозини, — квадратных стеклянных бутылей с четырьмя фитилями, изрыгающими, разбиваясь, смертоносный ядовитый дым. Повсюду мы видели следы пожарищ, признаки погибели. Однако красный с золотом штандарт Венеции продолжал гордо реять на легком утреннем ветерке, подтверждая решимость осажденных выстоять, невзирая ни на что.

О присутствии турок говорили только дымки их походных кухонь на окружающих город высотах. Однако стоило засиять на солнце нашему золоченому «Монарху» и другим судам эскадры, как все изменилось. Из порта раздались радостные возгласы.

«Мы прибыли первыми, — рассудил Бофор, разглядывая остров в подзорную трубу. — Странно… Вивонн вышел из Марселя на своих быстроходных галерах раньше нас и уже должен был приплыть, как и этот Роспиглиози, отказывающий мне в титуле „высочество“. А ведь он плывет всего-то из Чивитавеккьи. Есть о чем задуматься…»

Тем не менее опоздания союзников было недостаточно, чтобы обескуражить адмирала. Он сел в шлюпку вместе с де Наваем, Кольбером де Молеврие , своим племянником и мной и отплыл на встречу с Франческо Морозини, венецианским командующим. Тот вышел на набережную вместе с Сент-Андре-Монбреном, французским капитаном, состоящим на венецианской службе. Войдя в узкий проход, образованный мысом и дамбой с маяком, мы приблизились к ним. Все это время нас обстреливали турки. На наше счастье, их артиллеристам не хватало меткости.

Не стану от вас скрывать, какое сильное впечатление на меня произвел Морозини, — настоящее воплощение всех высших венецианских добродетелей. Это был воин пятидесяти двух лет, рослый, худой, похожий в своем помятом панцире на видавший виды клинок. Энергичное лицо, обожженное солнцем, с тонкими чертами, густые волосы с седыми прядями, подвижный рот, шелковистые усы, эспаньолка, но главное — запавшие черные глаза, гордые и властные, и недоуменный взлет бровей! Будучи солдатом, моряком, стратегом, он умел проявлять бесконечное терпение, что было составной частью его гениальности… Между ним и нашим адмиралом сразу установилось полное взаимопонимание: они были буквально созданы для совместных побед. К несчастью, этого нельзя было сказать о господине де Навае, а тот, на беду, был главнее монсеньора на суше…

Филипп умолк и улыбнулся матери, не сводившей с него влюбленного взгляда.

— Мне бы не хотелось тебя расстраивать, матушка, ведь я знаю, что госпожа де Навай — твоя давняя приятельница. Однако истину не скроешь, ее муж — грубиян и болван, из-за чванства которого мы потерпели катастрофу!

— Пусть тебя не мучит совесть! Я всегда знала, что она гораздо умнее своего мужа. Вот если бы король вызвал из ссылки одну ее!.. Но продолжай, прошу тебя.

— Охотно повинуюсь. Итак, Навай начал с того, что отказался от предложения Морозини, а тот сулил ему для наступления солдат, давно приспособившихся к этой войне и хорошо знающих местность. Далее он отказался от беседы с господином де Сент-Андре-Монбреном. Пришлось монсеньеру одному отправиться на бастион Сан-Сальваторе и всю ночь разрабатывать с Морозини и капитаном-французом план наступления. Все согласились, что надо дождаться Вивонна, Роспиглиози и их войска, а также трех тысяч немцев, завербованных Венецией. Получился бы увесистый кулак, способный атаковать неприятеля и на суше, и с моря и прорвать осаду, применив артиллерию.

И надо же было Навайю, поднявшись к себе на борт, принять роковое решение, атаковать турок на суше, не дожидаясь подкрепления! Хуже того, он даже не позаботился уведомить о своем решении адмирала, более того, посоветовал ему впоследствии не ступать на остров, так как у него и так громкая репутация и лучше ему не соваться туда, где могут обойтись без него… Представляете, как подействовало на монсеньера это наглое заявление?

— Боже! — простонал Персеваль. — Кольбер и Лувуа совсем спятили, если доверились подобному остолопу!

— Не забывайте, дорогой шевалье, что названные вами министры, как и сам король, не собирались наносить поражение Блистательной Порте и что наша чудесная экспедиция с самого начала была обречена на поражение! Недаром было решено не поручать командование маршалу Тюренну…

— Да, ему-то Бофор подчинился бы без разговоров! Но продолжай, мой мальчик! Хотя я уже подозреваю, что продолжение будет бесславным.

— Да, французское оружие было покрыто позором, но сам монсеньер бился геройски. Атака была назначена на следующее утро, и он заявил, что по примеру своего предка.