Узник вечной свободы

– Уж прости, родной, награду твою мы вчера съели, – извинилась Людмила. – Сегодня нам не до ловли. Переселяться надо в соседний уезд. Обожди завтрашнего вечера.

В моей голове окончательно все перемешалось. От мира, прежде разбитого пополам, откололась еще треть. Манили бочки крови и, признаюсь, сильно. Влекло и светское общество, еще открытое, тоскующее… Воображать себя предателем, преследующим и убивающим мятущихся скитальцев, было отвратительно. Наверное, это еще хуже, чем убивать людей.

Наверное – вот ключевое слово. Я все принимал на веру, не находя истины, и вампиры так же приняли меня.

Могу ли я разрушить хрупкое доверие, установившееся между нами? Имею ли право растоптать редчайшую для вампирского бытия жемчужину? Не лучше ли остаться с ними и сохранить совесть хоть на треть чистой?

Устав множить в уме вопросительные знаки, я принял решение остаться частью дикой природы.

Глава 16. Свидания с совестью

Наступил конец августа.

На водной глади широкого озера, превращенного волшебницей луной в громадное зеркало, среди мириад звездных точек безоблачного неба отражался редкостный красавец с кипенно-белой кожей. В его необыкновенных крупных глазах мерцало чистое серебро. Он замер на берегу, полуприсев и склонившись к воде.

С восторженным любопытством я знакомился с ним, приостанавливая внимание на каждой линии его безукоризненного лица и стройного атлетического тела.

О прежнем Тихоне Игнатьевиче напоминали разве что округлость в очертании лица и добродушная улыбка бледно-розовых губ. Эта слащавая до приторности улыбка приличествовала мелкому чиновнику, румяному повару, хозяину трактира или мошеннику, но нисколечко не соответствовала кровожадному убийце.

Я жалел о том, что мои черты не приобрели мужественной резкости лиц моих собратьев. Их суровые лица будто вытесаны из камня, а мое точно вылеплено из мягкого гладкого фарфора. Сколько бы веков я ни прожил, оно не вызовет уважительного содрогания человеческой души. Навсегда сохранит глуповатую несерьезность. Предшествующий нападению оскал будет смотреться на нем неуклюже и скорее напомнит гримасу умалишенного, чем разверзнутую пасть хищника.

Вы вправе возразить: “Какое тебе, вампиру, дело до общественного мнения?”, на что я предоставлю исчерпывающий ответ. Творческим натурам присуще честолюбие. От совести, от воспоминаний о прошлом мне удалось сбежать, но стремление к славе осталось со мной. Подпитывалось назойливое чувство осторожностью лесных жителей, встречавших меня не по дырявой одежке и не по смазливой физиономии, а по запаху и по звукам дыхания, движения, едва слышного биения сердца…

В преддверии осени настало мирное время. Притерлись разногласия. Перевелись насмешки. Сгинула в небытие казавшаяся бесконечной грызня. С наступлением сумерек нам доставалось так много жертв, что до следующего вечера нашими основными занятиями попеременно становились поглощение пищи и ее переваривание. Все живое нагуливало жир к суровой зиме, и мы исключением не были. Стремление раздобыть ужин с наименьшими затратами сил побуждало нас вторгаться на территорию людей. На овсяных полях пировали кабаны и медведи. Крестьяне перегоняли на городские ярмарки откормленный скот.

Пока мы не охотились на людей и старались остаться незамеченными при воровских вылазках, или рядились цыганами, чтобы в пропажах скота крестьяне обвиняли их. Это позволяло не привлекать внимание охотников на вампиров к окруженному лесами и степями маленькому уезду.

Я был самым осторожным среди своих. На охоте сводил риски к минимуму: нападал на жертву сбоку или сверху. Считал безумством выскочить наперерез разъяренному кабану или лосю, как делали Фома и Ахтымбан. По той же причине я избегал волшебных существ. Их чаще слышал и чуял, а если и видел, то мельком. Пару раз Фома вылавливал русалок из глубокого озера. Мне от его добычи не оставалось ни капли крови.

Я научился доверять собратьям жизнь, хоть и продолжал их побаиваться. За проведенное с ними время я лучше узнал каждого из них.

Людмиле меньше нравилось мое обновленное тело. Она скучала по его прежней мягкости и пухлым щекам, которые ей нравилось прикусывать и пощипывать. Недоставало ей и малопонятных продолжительных фраз, все реже они проскальзывали в моей речи. Атаманша не хотела, чтобы я потерял уникальность, стал похожим на прочих ее мужчин, но я не мог остаться прежним. Князь Таранский умер. Вместо него на свете жил вампир Тихон, для которого всякий шажок в прошлое был сопряжен с болью утраты.

Людмила мечтала увидеть мою победу над Фомой. Я не оправдал ее надежд. Фома был настоящим отморозком. Иначе не скажешь. Он любил пожирать своих жертв заживо, наслаждаясь их страхом. Его настроение беспричинно менялось на противоположное с резкостью раската грома. В плохом расположении духа он избегал общения, а в хорошем устраивал нам всякие мелкие пакости. В самом замечательном настроении Фома забирался с балалайкой в развилку низкого корявого вяза и орал во все горло пошлые частушки.