Узники Кунгельва

…Во сне я впервые за долгое время увидел родителей. Не скажу, что это вызвало у меня радость. Знаете как бывает: пробуждаешься, начинаешь день, и он с самого начала полон суеты, удивительного, которое тебя нимало не трогает, или ужасного, что вполне справляется со своей функцией, а потом… потом просыпаешься снова. Фокус с двойным пробуждением, который любого заставит почувствовать себя полным идиотом.

Так вот, проснувшись в первый раз, я увидел родителей. Они стояли на потолке и, запрокинув головы, сверлили меня взглядами. Крохи-Акации нигде не было видно. В окна лился ровный белый свет, и я обращал на него внимания не больше, чем на складки на собственной постели. Мать и отец смотрели на меня так, будто я самым бесцеремонным образом встрял в их разговор. ПРЕНИЯ, мама всегда называла этот разговор прениями. Прения напоминали смертельную игру между двумя японскими даймё, которые с удовольствием зарубили бы друг друга мечами, если бы не правила этикета и возможное порицание со стороны властителей других провинций. Но никто не запрещает строить смертельные ловушки, словесные и те, что с шипами.

«Зачем ты туда забрался, сын! — спросила мама. — Хотел подслушать взрослые разговоры?».

Они никогда не утруждали себя быть менее заметными. Иногда на кухне, которая традиционно являлась их гладиаторской ареной, кто-нибудь из двоих срывался на крик.

«Они не для твоих маленьких ушек», — холодно продолжала она. Я ничего не ответил. Я заметил, что кроме них двоих на потолке появились очертания мебели — нашей старой мебели с кухни, каждый отдельно взятый предмет, которой некогда принадлежал другому человеку.

«Спускайся сейчас же, маленький говнюк», — рявкнул отец.

Я лежал, пытаясь вжаться в кровать, словно действительно мог взять и просто свалиться вверх.

«Но я… не могу, — сказал я чуть не плача. — Я здесь застрял».

«Что, по-твоему, скажут в школе, когда я расскажу им, что сын меня не слушается? Это их задача, воспитать тебя человеком, так пусть стараются!»

Мама сохраняла внешнее спокойствие, но внутри она вся клокотала. Школа была моим вторым кошмаром. А моя родительница была кошмаром уже для них. Нас с ней обоих не любили — меня в первую очередь потому, что я её сын. Но мне от этого легче не становилось.

Удивительно. Несмотря на то, что они умерли, несмотря на то, что я уже вырос, и никто в целом свете не имеет права мне приказывать, я действительно готов был подчиниться и спуститься (или подняться) к ним… если бы мог.

Кажется, во сне мне пришла в голову мысль, что я уже не мальчик, потому как из груди вырвался вопль:

«А пошла ты! Я не собираюсь стоять кверху ногами, как дурачок. Вы… вы мной помыкаете. Я больше никогда не буду слушаться!»

Их лица одновременно перекосило. Отец размял руки, как бы намереваясь подпрыгнуть и ухватить меня за ногу. На миг я даже испугался. Но потом он расслабил колени, видимо, передумав. Для его массивной туши это было неслабым испытанием, а подвергать своё тело испытаниям отец не привык.

«Ходи осторожнее, выблядок, — сказал он, недобро дёргая кадыком. — Здесь или в собственной комнате, но рано или поздно ты мне попадёшься. Скорее всего, ещё до ужина».

Я нервно расхохотался.

«Да вы же оба уже в могиле! Я давно не проверял — если честно, твою, отец, могилу я видел в жизни дважды, и второй раз — когда тебя, мама, хоронили. Но уверен, что вы всё ещё там».

Мама обиделась. Она отвернула лицо и принялась бесцельно ворочать грязной посудой в мойке. Отец достал откуда-то бутылку пива. Не отрывая от меня глаз, откупорил, облизал горлышко и только потом сказал:

«Мы навечно с тобой, пацан. И я, и мать. Ты будешь помнить нас всегда, и в один прекрасный момент вдруг обнаружить, что стал таким же, как я. Жирным, трухлявым ублюдком. Когда-нибудь… а пока — берегись и почаще оглядывайся. Здесь не так много комнат, чтобы можно было играть в прятки до вечера».

«Сегодня кое-кто без завтрака, — прибавила мать, не глядя на меня. — И, пожалуй, без обеда и ужина тоже».

Я открыл рот, чтобы ответить, и… проснулся.

Долго лежал, изучая бороздки на потолке. Несмотря на по-прежнему горящий в коридоре свет, сумрак подземелий устроился на груди огромной чёрной массой. Я никак не мог разглядеть, что делается в углу возле двери.

Можете посмеяться, но теперь я хожу, беспрестанно оглядываясь. Мне дурно от мысли, что отец, который при своих габаритах умеет передвигаться совершенно бесшумно, может застать меня врасплох. Это какое-то помешательство. Я буквально чувствую его толстые грязные пальцы на своём запястье, а потом, возможно, почувствую и на шее. Он никогда не бросал слов на ветер. Если он обещал дать волю кулакам, то найдёт способ сделать это, перешагнув через грань сна…