Узники Кунгельва

— Сначала мы закончим с причинами чапанного восстания, — сказал Юрий, перевернув страницу учебника и прижав уголок книги пальцем. Фёдор, рыжий парень, всё лицо которого усыпано веснушками, издали похожими на прыщи или укусы насекомых, сидел за второй партой у окна и жевал жвачку. Кто-то на «камчатке» вынул из ушей наушники, и в наступившей тишине стали слышны басовые ноты хип-хопа. Класс выжидающе молчал. Конечно, они знали, что он не оставит без внимания вопрос.

— На вас же целая прорва предметов, — продолжал Фёдор. — Вы, типа, кайф ловите, оттого что знаете, что такое монополии или можете перечислить всех членов политбюро сталинских времён? А дома что делаете? Книжки всякие читаете?

— Вами же дыры затыкают, — раздражённо сказал кто-то из девушек, конечно, с задней парты. — Как это можно терпеть? Вы хороший учитель, но очень уж бесхарактерный.

Юрий поискал глазами автора последней реплики. Не нашёл. А если бы и нашёл, то вряд ли сообразил бы что сказать. Значит ли это что девочка права? По-своему, возможно, да, и изъяны в нынешней системе образования, те, для кого она предназначена, без сомнения, видят лучше всего.

Вздохнув, он сказал:

— Я никогда не думал, что буду работать учителем.

По рядам пробежал шепоток.

— А кем?

— А кто хочет работать учителем?

— Унылое занятие — возиться с такими как мы.

Тот же женский голос с задней парты произнёс:

— Вы отличный учитель! Вы разве не можете попросить для себя какой-нибудь класс? Чтобы быть классным руководителем и вести один предмет.

— Я никогда не хотел быть учителем, — уточнил Юрий. Последний вопрос он умышленно проигнорировал. Положительный ответ на него будет самым что ни на есть лицемерием, а отрицательно отвечать не хотелось. — Просто любил читать книги. С самого детства. Не знал, зачем мне всё это было надо, да и сейчас не знаю.

Юрий встал, загородив густо исписанную датами доску, оглядел своих подопечных, остро в этот момент осознавая, что через несколько минут они выйдут за дверь, выбросив из головы почти всё что он говорил, как обёртку от жевательной конфеты. Так происходит всегда. Так почему сейчас не поговорить по душам? Почему не сказать о том, что он по этому поводу думает?

Выровняв дыхание, он продолжил.

— Природа наделила меня проницательностью. Звучит, может, излишне претенциозно, но я и в самом деле начал подмечать некоторые очевидные не для всех вещи ещё с малых ногтей. Неспособный найти им объяснение, я придумывал для себя истории. Разные. Например, что все люди, которые встают с утра, чтобы с кислой миной поехать на работу, — Юра изобразил кислую мину, и по классу прокатились смешки, — на самом деле роботы. Пустые оболочки, в которых инопланетяне когда-то изучали Землю. Как ходячая одежда. А потом они улетели и оставили этих андроидов функционировать. Мне казалось — ткни их иголкой, и они сдуются как воздушные шары. Когда мне было двенадцать лет, я выходил на улицу и швырял желудями в трамваи и троллейбусы, пока один раз меня не поймали и не вправили мозги. С тех пор я стал замечать за собой приступы меланхолии. Я стал думать — возможно, чрезмерно много.

— Меланхолия — это болезнь, — сказала Маша Селиверстова, белокурая шустрая девчонка, похожая на стрижа. — По телеку говорили.

Юрий ухмыльнулся. Он видел по выражению лиц, что чего-чего, а такой бескомпромиссной, злой ухмылки от него не ожидали.

— Этот вирус, девочка, не подвергается стандартной классификации. Можете спросить своего биолога — кто это, Маргарита Валентиновна? — но я уверен, что она ничего не скажет. Я выводил на полях школьных тетрадей свою теорему и раз за разом, глядя на людей, доказывал её для себя. Две трети из вас не найдёт своего места в жизни. Так же, как я. Да, я сам принадлежу к тому племени, в представителей которого раньше швырял камнями. Я как секретный агент внедрился в него и увидел, что люди равнодушием ко всему окружающему сами убили внутри себя всякую жизнь. Знаете, что меня отличало от всех остальных? Лишь одна маленькая деталь: став винтиком этой машины, я не утратил возможности рассуждать… правда, поделать всё равно ничего не мог.

Наступила тишина. Юрий потирал запястья. Они болели, будто он только что лично вколотил десяток гвоздей в крышку чьего-нибудь гроба. Дети переглядывались, как игроки в мафию, пытающиеся расколоть друг друга. В этот момент — думал позже Хорь — они разделились на два фронта, на две нации, исконно враждебные, не открыто, но исподволь, исподтишка.

— И что вы тогда стали делать? — тихонько, почти плача спросил женский голос. Юре померещилось, что он донёсся из-за окна, но за окном никого, только печально качающие головами тополя, уже готовые примерить коричневый наряд. Учебный год ещё только начался, на улице стояла прекрасная для сентября погода (да что уж там — ей бы позавидовал сам июнь), но атмосфера в классе была — словно кто-то открыл окно в февраль.