Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия

Джордж Оруэлл рассказывает забавную и показательную историю о том, как он, будучи снайпером в рядах республиканцев во время гражданской войны в Испании, держал на прицеле неприятельского солдата и был готов спустить курок:

«Мужчина, вероятно несущий какое-то сообщение офицеру, выпрыгнул из окопа и побежал вдоль бруствера, находясь у всех на виду. Он был полуодет и держал свои штаны вверху обеими руками, когда бежал. Я удержался от того, чтобы выстрелить по нему. Да, действительно, я был плохим стрелком и вряд ли попал бы в бегущего человека со ста ярдов. Но я даже не выстрелил – частично потому, что обратил внимание на эту деталь – его штаны. Я пришел сюда, чтобы стрелять в “фашистов”; но человек, держащий в руках штаны, не был “фашистом” – он был таким же человеческим существом, как любой из нас, поэтому тебе не хочется стрелять в него»[293].

Данный эпизод отражает распространенные переживания во время войны. Когда солдат видит вражеские войска на близком расстоянии, у него с большей вероятностью возникнет внутреннее сопротивление необходимости нажать на спусковой крючок или ударить штыком. Во время обеих мировых и корейской войн значительная часть американских пехотинцев не стреляли из винтовок при близком столкновении с противником. Чем на меньшем расстоянии находится жертва, чем вероятнее становится переход от обстрела и бомбардировок издалека к метанию гранат и рукопашному бою, тем выше психологическое сопротивление убийству[294].

Когда враг воспринимается солдатом как реальное живое существо (в особенности точно такой же человек, как он сам), стремление к убийству тормозится и подавляется, замещаясь чувством вины, если он все-таки решается нажать на курок. Как указывал Гроссман, большинство случаев посттравматического стрессового синдрома, испытанного людьми во время и после войны во Вьетнаме, было связано с чувством вины за убийство. Очевидно, что способность к эмпатии и чувство вины оказались у них полностью вытравлены[295].

Боевые действия организуют таким образом, чтобы свести к минимуму появление гуманных чувств по отношению к Врагу. Патриотические образы, беспрекословное подчинение командирам, верность боевым товарищам и награды за убийства – все это придумано, чтобы «отпустить грехи» за творимые во время войны ужасные дела. Обезличенность конкретного вражеского солдата тоже способствует уменьшению чувства ответственности за смерть другого человеческого существа.

Заявление английского солдата в шекспировской драме «Генрих V» иллюстрирует, как солдаты могут чувствовать себя оправданными при совершении убийств и других бесчеловечных действий: «Мы знаем только, что мы подданные короля, и этого для нас достаточно. Но если бы даже его дело было неправым, повиновение королю снимает с нас всякую вину»[296]. Перекладывание ответственности на лидера помогает снять внутренние запреты на убийство[297].

Целенаправленная пропаганда высмеивает «культуру» вражеских войск, акцентирует внимание на «преступных действиях» их лидеров и возлагает ответственность за все преступления на вражеских солдат. Стремление к отмщению легитимизируется в таких лозунгах или песнях, как «Помни Аламо», «Помни Мэн», «Помни Пёрл Харбор».

Понимание и признание того, что в предыдущих войнах многие солдаты часто не стреляли в эпизодах боестолкновений, побудило американскую армию инициировать во Вьетнаме официальную программу «декондиционирования». В дополнение к стандартным воплям сержантов, обучающих новобранцев, – «убей, убей, убей!» – она предусматривала многочисленные повторные отработки атак на овеществленный образ Врага. Для этого в качестве мишеней для стрельбы использовались реалистичные человеческие фигуры. Комбинация пространственного, морального и идеологического дистанцирования, активизации чувств преданности своей боевой единице, командиру, роте ослабляла представление о человечном в образах вражеских солдат и позволяла проецировать на них все плохое, одним словом – дьявола.