Узники Тауэра

С целью распространения принципов, изложенных в «Океании» и других своих книгах, Харрингтон основал политический клуб, заседания которого должны были соперничать с заседаниями парламента, не заслуживавшего, по мнению Харрингтона, такого наименования. В этом клубе голоса подавались путем тайной баллотировки. Харрингтон познакомился с таким способом подачи голосов в Венеции и был убежден, что вводит в Англии новшество, хотя если бы он потрудился заглянуть в отчеты английского парламента, то убедился бы в своем заблуждении. Тем не менее, его клуб имел большое влияние на общество именно благодаря тому, что обратил внимание на тайную баллотировку, ставшую для Харрингтона некой панацеей или скорее навязчивой идеей.

Незадолго перед возвращением Карла II клуб Харрингтона был закрыт правительством. Автор «Океании» вновь заперся в кабинете и взялся за перо. Друзья упросили его написать политическую программу для короля – какое-нибудь легкое и короткое «Рассуждение о пользовании королевской властью не в убыток народу и церкви». Харрингтон изложил принципы, руководствуясь которыми его величество мог удовлетворить требования народа и обеспечить себе личную безопасность. Но Карл II отнесся к мыслям идеалиста с меньшей терпимостью, чем «верховный паша», и приказал подвергнуть автора строгому заключению в Тауэре. Королевский офицер, сэр Уильям Поултни, бывший член клуба Харрингтона, явился к нему с вооруженным отрядом в ту самую минуту, когда Харрингтон заканчивал «Политическую систему», которая должна была сделать всех людей свободными и счастливыми. Но, развернув приказ об аресте, Поултни с изумлением увидел, что ему поручено арестовать сэра Джеймса Харрингтона, цареубийцу. Король спутал нового государственного преступника со старым! Поултни отлично знал Харрингтона, автора «Океании» и главу популярного клуба. Но предписание на арест было выдано самим королем: кто мог ему перечить?

Спустя час Харрингтон перешел из рук сэра Уильяма Поултни в руки наместника Тауэра сэра Джона Робертсона.

Вести следствие по делу Харрингтона было поручено королевскому секретарю графу Джону Лаудерделу, вице-канцлеру сэру Джорджу Картрету и клерку королевского Совета сэру Эдварду Уокеру.

Сестра Харрингтона, леди Эштон, которую Карл знал как свою горячую сторонницу, пала на колени перед королем, прося за брата. Она говорила, что может поручиться за него как за себя и что его арестовали по ошибке. Но Карл сухо отвечал, что если и была ошибка относительно имен, то не может быть никакой ошибки относительно виновности арестованного, и что ее брат гораздо более виноват, чем она думает.

Начались допросы Харрингтона. Следователи разместились в Наместничьем доме, в комнате Порохового заговора, под деревянным бюстом Якова I. На Харрингтона пытались навесить всех собак, заставляя его сознаться в знакомстве с людьми, имена которых он впервые слышал, и в делах, в которых он никогда не участвовал. По поводу своего сочинения он сказал, обращаясь к Лаудерделу:

– Милорд, ни один общественный или государственный деятель не написал о политике сколько-нибудь замечательного. Все, что было написано хорошего по этому предмету, было сделано частными людьми, как вы и я. Вспомним Платона, Аристотеля, Ливия, Макиавелли. Я вам могу кратко напомнить взгляд Аристотеля на политические системы. Он говорит, что есть монархия варварская, где народ не имеет права голоса в составлении законов, есть монархия героическая, где за народом оставлено право голоса при составлении законов, и есть еще демократия. Аристотель утверждает, что только при демократическом правлении человек может называться вполне свободным.

На лице Лаудердела выразилось нетерпение.

– Так говорит Аристотель, – невозмутимо продолжал Харрингтон. – Я так далеко не заходил. А когда он это говорил? В царствование величайшего государя на свете, Александра Великого. И что же, милорд? Разве Александр пытал его? Разве он казнил его? Тит Ливии – самый важный авторитет в вопросе о республике. А когда он писал? В царствование Юлия Цезаря, и, однако, Цезарь оставил его в покое. Макиавелли писал во времена правления во Флоренции Медичи. Разве они повесили его? Я сделал то же, что величайшие политические писатели, и король, конечно, поступит подобно величайшим государям.

Лаудерделу трудно былоотвечать на этот монолог, и он только пробормотал свое: «Странно!» – которым встречал каждый ответ подследственного. Закончив допрос, государственный секретарь встал и сказал:

– Если вы не заговорщик, то король, безусловно, не будет преследовать вас за ваши сочинения.

Следователи направились к выходу, а узник, проводив их до лестницы, метнул им вдогонку свою последнюю стрелу:

– Милорды! Я по своей обязанности не пойду далее вас сопровождать.