Узники Тауэра

Арлингтон на людях был степенным, скучным вельможей; но в кабинете Карла, среди болонок, шутов и наложниц, он играл роль арлекина. Он весьма удачно пародировал походку и голос многих придворных, лаял, гоготал по-гусиному и такими-то вот шутовскими кривляньями и приобрел расположение короля. Теперь он очень смешно поведал королю о своем свидании с Пенном, и Карл взялся отстоять государственного секретаря от чересчур ретивых законников. Но для этого нужно было найти серьезный предлог для заключения Пенна в Тауэр. Арлингтона озарила счастливая мысль. По своей должности он считался также защитником веры и был обязан блюсти чистоту христианского учения. И вот он решил обвинить автора «Потрясенного фундамента…» в богохульстве и арестовать его в качестве преступника против короля, но не как главы государства, а как главы церкви.

Вследствие такого поворота дела Карл «по своей доброй воле и по собственному почину» велел занести в журнал королевского Совета высочайшее одобрение действий лорда государственного секретаря и предписал сэру Джону Робинсону подвергнуть узника строгому заключению. Арлингтон и сэр Джон вздохнули свободнее.

Пенну не позволяли видеться с друзьями и родственниками, писать письма и самому заботиться о своем содержании. Зима в тот год стояла суровая, снег покрыл землю толстым слоем, в заводях Темзы громоздились льдины, и узник замерзал в своем сыром, неотапливаемом помещении. Ему передали слова лондонского епископа Хэмфри Генчмана: «Пенн либо отступится от своего учения, либо умрет в темнице».

– Ладно, – сказал Пенн и, после некоторого размышления, добавил: – Жаль, что они не сказали мне этого с самого начала, а то ожидание скорого освобождения затормозило кое-какие дела.

Затем он обратился к слуге:

– Ты можешь передать отцу, который, верно, спросит обо мне, эти слова: прежде чем я хоть на йоту отступлюсь от своих убеждений, темница послужит мне могилой. Мне бояться нечего: Бог рассудит правых и виноватых.

Пенна должны были наказать согласно духовному уложению о религиозных преступлениях. Но как было доказать его богохульство? И по закону, и по распространенному в обществе представлению богохульством признавалось издевательство над Богом, нечестивые намеки на Святую Троицу и т. п. Ничего подобного не было в «Потрясенном фундаменте…», написанном в строгих правилах благочестия, за исключением разве что нескольких выпадов против оппонента. Но одним из главных утверждений Пенна было отрицание равного достоинства Иисуса Христа с Богом Отцом, а отрицание единства Троицы могло быть признано англиканской церковью богохульством.

Желая сложить с себя дальнейшую ответственность, Арлингтон добился от королевского Совета постановления, которым расследование дела и вынесение обвинительного приговора препоручалось духовному суду под председательством епископа Лондонского. Но Генчман старался не вмешиваться в это дело, чтобы не уронить авторитета церкви преследованием члена секты, которую никто официально не запрещал.

Таким образом, Пенн продолжал томиться в Тауэре без судебного постановления. Отец хлопотал за него – и вот в его темнице появились бумага, перья, чернила и посетители. В то же время Уинсент и другие его оппоненты писали против узника памфлеты, называя его «богохульником, соблазнителем и социанистом». Эти сочинения также выходили без официального разрешения, но их авторов никто не преследовал и не сажал в Тауэр.

Пенн в темнице старательно изучал Библию и предавался размышлениям о высших предметах – о любви к Богу, о пользе страданий и т. д. Плодом этих занятий стало его знаменитое сочинение «Нет креста, нет короны», в котором он яркими красками изобразил испорченный мир: развращенное светское общество и гордое, самодовольное духовенство. «Нам нужно самопожертвование, – писал он. – Делать добро, терпеть причиняемое нам зло – вот наши главные добродетели» – и в подтверждение своих слов приводил изречения знаменитых людей – философов, мудрецов, поэтов и героев всех времен.

Вереница тоскливых дней и ночей не сломила его. Он говорил: «Они во мне ошибаются. Что мне их угрозы! Пусть узнают, что я в силах перенести их злобу». Наконец Уильям Пенн-старший тронул сердце короля, и Карл, утомленный всей этой историей, отправил к заключенному своего капеллана и знаменитого богослова Эдварда Стиллингфлита, которому было поручено добиться от узника признания его вины, что послужило бы поводом для его освобождения.

Но Пенн с Библией в руках смело отстаивал свои верования перед человеком, которого называли великим и который громил в диспутах самых красноречивых иезуитов, анабаптистов и прочих сектантов всех родов и оттенков. Пенн не мог состязаться с ним в учености, но главный его довод был неотразим.

– Скажите королю, – говорил он Стиллингфлиту, – что я считаю Тауэр самым плохим аргументом на свете.