Узники Тауэра

После поражения в одном из набегов сэр Джон возвратился убитый горем и позором в свой Вильтонский замок, стоявший посреди Кливлендских гор, и зажил вдали от людей вдвоем с Мэдж. Однако с годами до них стали доноситься приятные вести о распрях при дворе и о том, что Кентская Дева предрекает великие несчастья. В сэре Джоне возродились надежды, что его меч и не совсем одряхлевшая рука еще сгодятся на что-нибудь. Как только началось «Богомолье благодати», он одним из первых прибыл в лагерь пилигримов вместе с братом, сыном и верной Мэдж. Больше других чувств сэром Джоном двигала ненависть, ибо герцог Норфолк, шедший с войсками против богомольцев, был тот самый человек, который некогда победил его и наложил пятно позора на его репутацию воина.

Норфолк насолил и Мэдж: он был женат на ее сестре, леди Елизавете Страфорд, и в свое время не шевельнул пальцем, чтобы спасти отца своей жены и свояченицы от гнева Уолси. Мэдж ненавидела Норфолка с неменьшей силой, чем ее муж.

Много женщин находилось в лагере богомольцев вместе со своими мужьями, но ни одна не оспаривала у Мэдж ее первенствующего положения. Она была готова и способна на все. Если нужно было сказать злое слово – оно всегда было у нее на устах; если нужно было сделать злое дело – она первой подавала к этому мысль. Целыми днями она бродила по лагерю и громко требовала крови Норфолка и Кромвеля.

Когда пилигримы разошлись по домам, а предводителям восстания было предложено приехать в Лондон, чтобы подать свои требования королю, Мэдж ни за что не захотела отпускать сэра Джона ко двору.

– Ехать в Лондон! – возмущенно восклицала она. – Я не поеду туда прежде, чем Кромвель и Норфолк будут повешены.

Как набожная католичка, Мэдж держала при себе духовника – отца Стенгауза. Теперь по ее приказанию он разъезжал по северным городам и замкам, выговаривая дворянам, как позорно с их стороны удовлетвориться званием прощенных мятежников.

Отец Стенгауз был одним из многих священников и монахов, которые разбрелись по стране, сея недовольство Кромвелем и шепча людям на ухо, что королевское прощение было всего лишь обманом. Жители северных областей, возбужденные этими речами, готовились к новому «богомолью».

Новое восстание должно было стать делом простолюдинов. На рыцарей и сквайров, гордо отправившихся свернуть Кромвелю шею, а вернувшихся прощенными мятежниками, люди смотрели с презрением. Но никому не пришлось вытерпеть столько упреков и насмешек, как сэру Томасу и сэру Инграму Перси. Их брат, сэр Генри, герцог Нортумберленд, сохранивший верность королю и назначенный наместником северных областей, сместил их с занимаемых постов начальников пограничных округов и назначил на их места лорда Роберта Огля и сэра Рональда Кэрнаби. Оскорбленные и обиженные братья Перси всюду поносили новых начальников и однажды перешли от слов к делу, спалив и разграбив поместье лорда Огля. Народ принял сторону братьев, а Рональд Кэрнаби вместо того, чтобы усмирить мятеж, заперся в Чилингамском замке.

В этой взрывоопасной ситуации сэр Ральф Булмер известил отца, что при дворе затевается неладное и надо смотреть в оба. Мэдж встрепенулась:

– Если восстанет один человек, то вслед за ним подымется вся страна.

Отец Стенгауз поддержал ее:

– Теперь время для общего восстания – теперь или никогда.

Между тем королевская армия во главе с Норфолком приближалась к северным областям. Одни говорили, что он идет повесить пилигримов, другие – что он везет амнистию и прокламацию о созыве парламента.

Лорд Роберт Огль и сэр Рональд Кэрнаби осмелели и созвали пограничный парламент в Морпете, но братья Перси выгнали их оттуда. Затем братья уверили сэра Генри, что полностью раскаялись, и уговорили его вернуть сэру Инграму звание наместника и шерифа.

Наконец с приближением армии Норфолка в пограничных областях загудели колокола. Сэр Фрэнсис Бигод, брат Мэдж, поднял знамя «Пяти ран Господа». Мэдж побуждала своего мужа присоединиться к нему:

– Теперь время! Бигод вышел в поле – ступай и ты за ним!

Но дух первого «Богомолья благодати» не воскрес – теперь каждый опасался плахи. Восставшим приходилось силой приводить колеблющихся к присяге. Люди прятались от них так же, как и от королевских карателей.

Герцог Нортумберленд поехал уговаривать братьев сложить оружие. Сэр Инграм бешено воскликнул:

– Кромвеля надо повесить так высоко, чтобы видел весь мир!

Сэр Генри с досадой отвернулся, а его брат добавил:

– И если я, дай Бог, буду присутствовать при этом, то своим собственным мечом вспорю ему брюхо.

Как только Норфолк перешел реку Уз, восстание стало стихать само собой. Томас и Инграм Перси были схвачены, и народ и пальцем не пошевелил, чтобы защитить их.

Сэр Джон Булмер медлил с выступлением, пока еще можно было присоединиться к новым пилигримам. Теперь же ему и Мэдж пришла в голову безумная мысль – смело ударить по лагерю Норфолка, чтобы захватить герцога в плен или отправить его к дьяволу. Но пока они обдумывали этот план, к их замку подошел королевский отряд, и супруги поехали на юг – в Тауэр.