Узурпатор

— Да, — понизив голос, продолжал Селадейр, — как ни крути, а бедняга Кугал прав. Во время облавы надо изо всех сил помогать Эйкену Драму и его злому гению, нравится нам это или нет.

Он откинул полог шатра и вместе с Алутейном вышел в ночь.

— А ведь тебя мое сообщение не удивило, — сказала Мерси Дознавателю.

— Ты с самого начала знал о Ноданне, правда?

— Среди потомства Нантусвель я лучший корректор и уж непременно почувствовал бы, если б мой старший брат испустил дух.

— Значит, ты предупредил Эйкена?

— Он сам догадался. Я лишь показал ему, в каком месте твоего мозга запрятана информация.

— Интриган чертов!

— Стараюсь не отставать от тебя, моя королева. Только под моими интригами, кажется, пора подводить черту.

Он улыбнулся ей, прежде чем спрятать свой прекрасный лик под шлемом. Она приложила латную рукавицу к тому месту панциря, под которым билось его сердце, и с удивлением заметила, что в глазницах черепа — его геральдической эмблемы — сияют два сапфира, до странности похожие на его глаза, а обрамляет маску Смерти огненный ореол — точь-в-точь его собственные волосы.

— Ты что, боишься? — удивилась она.

— Да.

— И я боюсь. Дай руку, Смерть! Ты можешь снова меня утешить?

Кивнув, он опустил забрало и притянул ее к себе. Два силуэта — высокий рубиновый и маленький изумрудно-серебряный — улетучились вместе, словно пара призраков, оставив Сотрясателя Земли во сне без сновидений.

В рассветной дымке, окутавшей Скрытые Ручьи, Амери шагала к маленькой бревенчатой часовне, неся с собой хлеб и вино. Кричали петухи, хрипло блеяли козлы, ржали халики, но никто из жителей деревни и гостей еще не поднялся после вчерашнего веселья.

«Я рада, Господи, что нынче утром мы будем с тобой вдвоем», — думала Амери.

Она зажгла две свечи у алтаря, приготовила дары, потом вошла в небольшую ризницу снять свое монашеское покрывало и апостольник и облачиться в алую ризу Пятидесятницы. Вновь открыв дверь в Святилище, начала молебен:

Приидите, поклонимся и припадем, Преклоним колени пред лицем Господа, Творца нашего; Ибо Он есть Бог наш, И мы — народ паствы Его…

note 17

Она творила молитвы, преклонив колени у алтаря, затем обернулась в темноту часовни для первого благословения.

— Господь с вами!

— Со Отцом и Святым Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь, — ответила Фелиция.

Монахиня застыла с поднятыми руками, когда девушка в длинных белых одеждах двинулась к ней по проходу и, улыбаясь, остановилась у ступеньки алтаря…

— Я вернулась. Элизабет поработала надо мной и вытравила из меня всю злобу. Я теперь здорова, Амери. Чудесно, правда? Я могу любить по-настоящему, без боли. Могу свободно выбирать, кого мне любить и как. Я могу одарить тебя радостью, такой же, как моя. Элизабет велела мне выбирать, а у меня есть только ты и Куллукет. Помнишь его? В своем безумии я любила его больше. А теперь нет. Теперь я выбираю тебя.

— Фелиция… — еле слышно вымолвила Амери, — у меня свой выбор… свой обет…

— Да, это я, — заявила девушка. — Не кто-нибудь, а я! Ты любишь меня, и я нужна тебе не меньше, чем ты мне. Пойдем со мной!

— Ты не понимаешь. Я дала обет Господу. Я принесла ему в жертву свое тело, как хлеб и вино к этой мессе. Я посвятила ему себя очень-очень давно…

— Так забери свой обет назад. — Фелиция стояла перед алтарем, озаренная пламенем свечей, такая хрупкая, что, казалось, ее вот-вот сдует участившееся дыхание монахини; стояла и смотрела, словно из глубины колодца. — Уйдем, улетим отсюда! Я теперь белый сокол, а ты будешь птицей-кардиналом.

— Нет, — прошептала Амери, — я не могу, Фелиция. Ты все еще не поняла. Я должна быть здесь, служить людям. Я лечу их и проповедую им слово Божье. Они любят меня, а я…

— Меня ты любишь больше, — перебила ее девушка.

— Да, — признала Амери. — Тебя я люблю больше и всегда буду любить. Но это ничего не меняет. Я не могу не любить, но могу заставить себя не идти на поводу у своей любви. Такой мой выбор.

Выражение лица Фелиции медленно менялось. Сначала на нем отразились удивление и растерянность, патом гнев.

— Значит, не пойдешь?

— Нет.

— Твой Бог тебя не пускает, не так ли? Заманил в дурацкую паутину самоотречения и не пускает!

— Никакое это не самоотречение, ты не понимаешь.

— Прекрати твердить одно и то же! Я все понимаю. Ты предпочла мне его! Ты до сих пор считаешь мою любовь нечистой, грешной! — Слезы ручьями хлынули, как из бездонных колодцев. — Я нехороша для тебя. В глубине души ты все еще боишься меня. Ты не пойдешь со мной и никогда не позволишь мне остаться здесь. О нет! Я недостаточно человечна, чтобы стать твоей овцой, не правда ли, великий пастырь? Меня, Богиню всего живого, ты предпочла своему старому, подлому, ревнивому, несуществующему Богу!

Амери упала на колени.

— Ты — человек… человек, Фелиция. Но ты не такая, как мы. Возвращайся к Элизабет. Пусть она научит тебя жить в мире твоего разума. Там твое место.

— Нет! — В голосе девушки прорвались рыдания. — Мое место рядом с тобой!