Узы крови

Солнце заслонила вовсе не птица. Увидев у дома солдат, Эрик спрятался поблизости и наблюдал за тем, как Фуггера увели внутрь. Не зная, находится ли там его Мария, он залез на крышу с соседнего здания. Двигаясь бесшумно, словно тигр, молодой скандинав пробрался по расколотым черепицам и открывшимся балкам к самой большой дыре и там забился за выступ каминного дымохода. Ему не было слышно, что происходит внутри, все заглушил стон павшего города: крики, барабаны, топот, колокола. Но Эрик отлично видел, как Фуггер стоит на коленях перед человеком в капюшоне, заметил, как что-то блеснуло между ними, уловил волну отчаяния, исходившего от человека, которого он знал всю свою жизнь. А потом Фуггер упал, и Эрик придвинулся к дыре. Человек, который до этого был для наблюдателя только макушкой капюшона, поднял голову. Эрик замер — и потому, что любое движение могло его выдать, и потому, что узнал еще одно лицо, знакомое ему всю его жизнь. Мальчишка, с которым он рос и которого постепенно стал ненавидеть, стоял прямо внизу. Джанни больше не был мальчишкой. И Эрику не требовалось видеть отчаявшегося Фуггера, чтобы понять: раз здесь замешан Джанни Ромбо, значит, только что началось нечто жуткое.

Глава 5. ЦАРСТВЕННАЯ УЗНИЦА

Елизавета никогда еще не бывала в этой части дворца: ни в ту пору, когда навещала отца в беззаботные дни своего детства, ни сейчас, когда ее передвижение ограничили западными апартаментами и маленьким, окруженным стеной садом у реки. Но даже если бы она и обладала большей свободой, то не пошла бы сюда, потому что для этого пришлось бы идти через кухню, где поварята тотчас прекращали работу, чтобы указывать на нее пальцами и переговариваться, а потом еще через заброшенный двор конюшни, где единственный факел сопровождающего не в силах рассеять ночной мрак. Затем следовало спуститься по узкой лестнице и войти через низкую дверь. Обшитая дубовыми панелями комната была достаточно уютной, хоть и не богато обставленной. Дверь, закрывшаяся за Елизаветой, оказалась тщательно пригнанной по всем швам и не имела ни ручки, ни замочной скважины. Однако она слышала, как в замке был повернут ключ: это сделал молчаливый мужчина в капюшоне, который привел ее сюда. В центре комнаты стоял стол, за ним — два кресла с высокими спинками и один табурет. В помещении, лишенном окон, единственный свет давала лампа, оставлявшая углы темными. Подле лампы лежали чернильница, три пера, перочинный нож и пачка чистого пергамента.

Пусть Елизавета никогда раньше и не бывала в этой комнате, но она узнала ее с первого взгляда. Комнаты для допроса всегда были одинаковыми. Принцесса повидала их достаточно, чтобы это знать.

Однако здесь имелось одно отличие. Елизавета обнаружила его при первом же повороте головы: это отличие висело на задней стене, позади кресел для допрашивающих. Зеркало — круглое, чуть вогнутое. О его старости свидетельствовала рама с хлопьями позолоты. А вот стекло оказалось превосходным: даже при этом плохом освещении оно показало принцессу совершенно ясно. Зеркало явно предназначалось не для этой комнаты, а для какого-то более богатого помещения, и Елизавета стала гадать, как оно совершило свое путешествие сюда, чтобы представить царственной узнице ее собственные недостатки. А еще она гадала — как всегда, когда видела зеркало, — какие лица оно отразило и потеряло. Одни лица, которые Елизавета узнала бы мгновенно, и другие, которые помнила только смутно.

Ее отец наверняка смотрелся в него: Генрих был не из тех людей, кто проходит мимо зеркала. И сейчас она видела его отражение в своей сильной челюсти, в высоком лбе, обрамленном золотисто-рыжими волосами. Мать была для нее поблекшим воспоминанием, а немногочисленные сохранившиеся портреты, как говорили, не отдавали должного Анне Болейн. Однако то немногое, что знала и помнила Елизавета, она разглядела сейчас: в острых скулах, безупречно прямом носе, но более всего — в глубоких пещерах глаз. Глаза опальной принцессы не были бездонными озерами, которыми, по рассказам, манила и дразнила окружающих ее мать, но тем не менее они считались весьма красивыми. И еще — изящные руки. Наследство от женщины, которую Елизавета никогда не знала по-настоящему. Принцесса подняла руку, прижала к щеке ладонь, потом тыльную сторону кисти. Вспомнив, в чем отличие ее собственной руки от материнской, она поспешно опустила ее. Эта рука все равно казалась Елизавете странной, даже без лишнего пальца, которым ее дразнили так называемые «друзья»: пальцы костлявые, а вовсе не тонкие, кожа — такая же желтая, как на лице. И руки, и лицо были изможденными после долгих лет бдительности, подозрений… ожидания в комнатах, подобных этой!