Узы любви

Но хотя тетя Амелия и была робка и нерешительна, все же, она принадлежала к роду Фритэмов, и было нелегко сбить ее с толка, когда она приступала к выяснению чьей-нибудь генеалогии.

— Да, дорогая, разумеется! Конечно же, лейтенант гораздо более привычен к морским приключениям, чем, например, я. Вы плавали до войны?

— Да, я служил в торговом флоте.

— О! И вы собираетесь вернуться в торговый флот после войны?

— Море — это единственное, что я знаю. Я вырос там, и сдается мне, что останусь на море до смертного часа.

— Если бы мне суждено было родиться мужчиной, я непременно стала бы моряком! — сказала Кетрин. — Море всегда притягивало меня.

— Кетрин, — пожурила ее тетя, — ты говоришь неподобающие вещи! Скажите мне, лейтенант, где ваш дом?

— Я родом из Нантакета.

Кетрин сумела расслышать, как заскрипели жернова в голове ее тетушки, оттого что она попыталась вспомнить каких-нибудь Перкинсов в Нантакете. Молодой же человек, решим предоставить паруса своей дальнейшей судьбы на волю ветров, сказал:

— Moй отец — капитан корабля, мисс Фритэм.

— Замечательно! — механически произнесла тетя Амелин.

— Вот как? — заинтересовалась Кетрин. — На какой линии?

— Линии Стифенса, — ответил он, сожалея, что не может похвастаться ответом: «У него свой собственный корабль».

— Линии Стифенса? — Амелия просияла при упоминании знакомого имени. — Кетрин, это корабль Генри Стифенса?

— Да, тетя Амелия, но несмотря на это неприятное обстоятельство, это хорошая линия.

— Кетрин! — воскликнула с упреком Амелия, в то время, как Перкинс подавил смех.

Он, горестно уверовав в то, что все надежды на его дальнейшие ухаживания потеряны, вскоре встал, чтобы откланяться. Вежливо он склонился над рукой мисс Фритэм, а затем поцеловал руку Кетрин, при этом легкое пожатие руки и признательный взгляд, полный сердечного тепла, сказали ей, что он понял и оценил ее усилия принять огонь на себя. Кетрин подбадривающе ему улыбнулась и порадовалась, что Перкинсу не довелось попасть под огонь тяжелой артиллерии тети Аманды, раз у ж тихая и слабая тетя Амелия смогла так его напугать.

— Кетрин, — сказала Амелия после ухода лейтенанта, — я не думаю, что он подходящая тебе пара. Какой-то моряк из Нантакета!

Точно таким же тоном она могла б с успехом произнести «какой-то каторжник из Девилз-Айлэнд».

— Ну что ж, насчет этого не стоит волноваться, тетя Амелия, — парировала Кетрин. — Полагаю, вам удалось отпугнуть его. Сомневаюсь, что он вернется.

— Дорогая, ты в самом деле прониклась симпатией к этому молодому человеку?

— Не говорите глупостей, тетя! Я просто думаю, что он хороший человек, и меня злит, что вы не хотите знать ничего, кроме его имени, происхождения и приплыли ли его предки в Америку на «Майском цветке».

На глазах Амелии сразу же показались слезы, но ее чувствительность еще больше рассердила Кетрин, и она взлетела по лестнице в свою комнату и принялась смотреть в окно, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Ее нервы начали пошаливать со времени той стычки на верфях пять дней назад.

Перед ее глазами вновь и вновь возникали приклад винтовки, лицо Хэмптона, следовал удар, лицо искажалось, и кровь начинала капать у него из носа и рта. Хоть он и заслужил презрения, но избиение человека в кандалах вызывало у нее отвращение. Без сомнения, нужно было наказать этого наглеца, но брошенная им грубая реплика не могла служить поводом к столь суровому обращению. И что хуже всего, она не видела его среди работавших пленных всю оставшуюся неделю. Его положили в госпиталь? Или в наказание его не допускают до работ? Она вспомнила слова Перкинса о губительности тюремного заключения для человека, привыкшего к безграничной свободе океана, и ей стало больно за этого южанина. Да и в том, что произошло тогда, во многом была ее вина, она это чувствовала. Она повторяла себе, что пленный сам спровоцировал случившееся, что он оскорбил ее… Но с другой стороны, зачем она пришла туда? То был глупый, необдуманный поступок, и она подозревала себя в тайном желании увидеть, как растаптывается достоинство этого наглеца тем, что он, закованный в кандалы, принужден работать на врага. Никак не шли у нее из головы и его горькие слова о жестоком обращении с пленными.

Она заметила, конечно, что их лохмотья совсем не защищали от холода, а кандалы натирали кожу. Решив взглянуть, что им дают на ленч, к своему отвращению, Кетрин обнаружила грязную воду, в которой плавало несколько бобов. «Бесчеловечно отношение людей к себе подобным!» — вздохнула она. Внезапно одна мысль мелькнула молнией у нее в голове, и она, стремглав выбежав из своей комнаты, спустилась вниз по лестнице в кабинет отца.

— Папа? — сказала она, не успев толком отдышаться и чувствуя, что ей мешают говорить тесные объятия корсета. — Папа! Я подумала…

Ее отец, подняв голову, взглянул на нее с интересом.

— …насчет пленных… Я хочу накормить их ленчем.

— Что?!

— Я хочу дополнить их ленч. Я подумала, что неплохо было бы дать им мясо, хлеб и овощи. Нужен еще сок, чтобы у них не было цинги.

— Моя дорогая, что за сумасбродная идея?