V.

— А вы злая девушка, — сказал Шенмэйкер, — и к тому же симпатичная. Зачем на меня орать? Я всего лишь занимаюсь пластической хирургией. Я не психоаналитик. Возможно, когда-нибудь появятся хирурги, которые смогут делать операции на мозге, смогут сделать из мальчика Эйнштейна, а из девочки — Элеонору Рузвельт. Или даже сделают людей не такими злыми. А так, откуда мне знать, что происходит у них внутри. Это не имеет никакого отношения к великой цепи.

— Вы начали новую цепь. — Рэйчел старалась не кричать. — Вы изменяете их внутри и тем самым создаете новую цепь, которая не имеет никакого отношения к зародышевой плазме. Вы также можете изменить их снаружи. Вы можете передать иное отношение…

— Внутри, снаружи, — сказал он. — Вы непоследовательны и к тому же не слышите меня.

— И не хочу, — сказала она, вставая. — Таких, как вы, я вижу в кошмарных снах.

— Пусть ваш психоаналитик растолкует вам, что они значат, — сказал он.

— Надеюсь, вы живете в мире снов. — Она задержалась у двери, повернувшись вполоборота к нему.

— У меня достаточно приличный счет в банке, чтобы жить в мире иллюзий, — сказал он.

Будучи девушкой, которая не может удержаться от искушения оставить последнее слово за собой, Рэйчел сказала:

— Я слышала об одном хирурге, который повесился, утратив все иллюзии.

Пройдя мимо зеркальных часов, она вышла навстречу ветру, колыхавшему сосну, оставив позади мягкие подбородки, выпрямленные носы и шрамы, появившиеся на лицах в результате, как она опасалась, некоего взаимотяготения или единения людей.

И вот, миновав решетку, Рэйчел шагала по мертвой траве через парк на Риверсайд, под голыми деревьями на фоне массивных скелетов многоквартирных домов, размышляя об Эстер Харвитц, своей подруге, с которой она давно делила квартиру и которую выручила из большего количества финансовых передряг, чем они обе могли бы вспомнить. У нее на пути оказалась ржавая жестянка из-под пива, и она злобно пнула ее ногой. «Что же это такое? — думала она. — Неужели Нью-Йорк создан для мошенников и жертв? Шенмэйкер обирает мою подругу, а она обирает меня. Неужели и правда существует бесконечная цепь мучителей и жертв, обманщиков и обманутых? И если да, то кого обманываю я?» Первым, кто пришел ей на ум, был Слэб, Слэб из триумвирата Рауль — Слэб — Мэлвин — между этой троицей и презрением к мужчинам она постоянно металась с тех пор, как приехала в этот город.

— Почему ты все время даешь ей деньги? — спросил он. — Всегда даешь.

Это было в его студии, вспомнила она, вo время очередной идиллии Рэйчел — Слэб, вслед за которой, как правило, начинался очередной роман Слэб — Эстер. «Кон Эдисон»40 отключил электричество, и они могли видеть друг друга только при свете единственной газовой горелки на плите, пламя которой вздымалось голубовато-желтым минаретом, превращая лица в маски, а глаза — в пустые блики.

— Дружок, — сказала она, — Слэб, дело в том, что малышка сидит без гроша, так почему бы мне не помочь ей, если я могу себе это позволить.

— Нет, — сказал Слэб, по его щеке взметнулся нервный тик — впрочем, возможно, это был всего лишь отблеск газового света. — Нет. Думаешь, я не понимаю, в чем дело? Ты нужна ей из-за денег, которые она без конца из тебя тянет, а тебе она нужна для того, чтобы чувствовать себя матерью. Каждый гривенник, полученный ею от твоих щедрот, добавляет новую нить в канат, который связывает вас обеих, как пуповина, и чем дальше, тем труднее его перерезать и тем проблематичнее становится ее выживание в случае, если эта пуповина все же будет перерезана. Сколько она тебе вернула?

— Она вернет, — сказала Рэйчел.

— Конечно. Теперь еще восемьсот долларов. Чтобы изменить это. — Он показал рукой на небольшой портрет, прислоненный к стене возле мусорного ведра. Изогнувшись, он поднял его и повернул к синему пламени так, чтобы они оба могли его разглядеть. — «Девушка на вечеринке». — Картина, вероятно, была предназначена для созерцания только при синем свете. На ней была изображена Эстер, которая, прислонившись к стене, глядела прямо с полотна на приближающегося к ней человека. Главное в ней было выражение глаз — наполовину жертвы, наполовину хозяина положения.

— Вот, посмотри на нос, — сказал Слэб. — Зачем ей понадобилось его изменять? С таким носом она похожа на человека.

— Это всего лишь прихоть художника, — сказала Рэйчел. — Ты возражаешь с эстетических или социальных позиций. Только и всего.

— Рэйчел, — крикнул он, — она получает 50 в неделю, 25 платит психоаналитику, 12 за квартиру, и остается 13. На что? На туфли с высокими каблуками, которые она ломает о решетки метро, на губную помаду, серьги, одежду. Иногда на еду. А ты даешь ей 800 на пластическую операцию. Что за этим последует? «Мерседес-бенц» 300-SL? Картина Пикассо, аборт, так?

— Она как раз вовремя успела, — холодно заметила Рэйчел, — если тебя это так уж беспокоит.

— Детка, — вдруг как-то ребячески задумчиво улыбнулся он, — ты добрая женщина, представительница вымирающей расы. Конечно, ты должна помогать менее удачливым. Но ты уже достигла предела.