В. А. Гиляровский

Нам одно время казалось, что «нас возвышает» этот «обман»:

– У нас и «на дне» живет герой, переоценщик ценностей, протестант, силища!

Мы рукоплескали Горькому, пришедшему к нам из этого мира:

– Он объяснил нам!

– Вон она откуда берется, «вольница Стеньки Разина»! А он талантливейший лжец…

Не лгун, – думаю, – а лжец.

Сам опьяненный, вероятно, своей ложью, лгал, лгал нам, в пестрые лоскутья лжи нарядно одевая жизнь.

Одевал своих босяков в плащи, надевал им шпаги и убирал, убирал им шляпы разноцветными перьями.

Серую жизнь превращал в пестрого арлекина.

А мы были в восторге:

– Ах, какая интересная жизнь! Гиляровский этого делать не мог.

Тут снова мы встречаемся в беллетристе с репортером. Он с гордостью говорит:

– Двадцать восемь лет работаю, – ни одного опровержения не было. Сообщил Гиляровский, – ни у одного редактора нет сомнения:

– А вдруг это неверно?

На своем образном языке он объясняет так:

– Сказали: «умер», – не верь: посмотри труп. Видишь труп, – не верь: попробуй пальцем. Холодный? А вдруг притворяется!

Эта «репортерская добросовестность», писать только то, что сам видел, ничего не присочинять, и мешала беллетристу Гиляровскому, делала для него невозможным:

– Присочинять.

Как бы на этом ни настаивали постоянные и изменчивые «требования времени».

А фантазии у него сколько угодно! Он поэт! Прочтите его лирические отступления. Какая ширь, какой полет! Прочтите его поэмы!

– Добросовестность проклятая заела! Отсюда разница в писании одного и того же. У романтика-лжеца. У реалиста. У Горького Сатин гордо «заявляет»:

– Человек за все платит сам.

У Гиляровского он просит:

– Пятачок.

«А то погибну».

И профессор на уроке анатомии, вскрывающий труп бродяги, рожденного быть богатырем и умершего потому, что у него не было пятачка, «запротоколивает»:

– Это правда. Это-то и есть правда.

VIII

Снова. Опять оговариваюсь. Я не собираюсь говорить:

– Гиляровский победил Горького. Нет.

Направление одно победило другое направление.

Одно, на время забытое, оказалось прочным.

Другое, как фейерверк нашумевшее, как фейерверк сгорело и погасло.

Читаете вы сейчас «босяцкие рассказы» Горького?

Мыслимо сейчас появление такого «босяцкого рассказа»?

Да, до 1905 года мы верили, мы хотели варить:

– Вон она откуда бралась, «вольница Стеньки Разина»!

В 1905 году с Арлекина, как с дерева осенние листья, посыпались все пестрые и яркие лоскутья.

Сатин за полтинник пошел на погромы.

Сатин за полтинник, повязавшись белым полотенцем, бил в бубен и плясал на похоронах…

Сатин получал «браунинг» «против революционеров» и тут же за пять рублей продавал его революционерам.

И когда после 1905 года один из «подмаксимков», г. Скиталец, попробовал вновь написать в былом духе нечто босяцкое:

«Огарки» – и сказать, что в «осенние дни» огарки:

– Заявили себя с честью, – его, его «огарков», его рассказ про их подвиги, встретила свистом вся русская печать, вся русская публика:

– Поврали, и довольно!

Когда приходится перечитывать этих «босяков в шляпе с перьями, плащах и при шпаге» Горького, – ничего, кроме досады, не испытываешь. На себя. На автора.

– Чего врал?

– Чего верил?

Перечитывая же описания быта у Гиляровского, – хороши у него лирические отступления, но быт превосходен, быт живой, сразу чувствуется, что списан с жизни, разговорный язык ярок, типичен, сцены искрятся, живут, – перечитывая быт у Гиляровского, чувствуешь, что тревожно шевелится совесть, испытываешь мучительнейшее из человеческих чувств – стыд, что рядом с тобой люди гибнут оттого, что нет пяти копеек, виноватым себя чувствуешь в этих «покойниках петитом», наедине с собой изворачиваешься и корчишься, как угорь на сковородке.

Делаешься лучше?

Чего захотели!

От книги?

Величайшая из книг – четыре Евангелия – не сделала людей лучшими.

Но «чувства добрые» в вас «лирой пробуждены».

Вы, почти маститый юбиляр, – ты, мой старый товарищ, ты «подвигом добрым подвизался».

По мере сил своих ты делал то же «великое дело русской литературы», то же, что творил наш бог, наш отец, отец нас всех, отец Льва Толстого так же, как и твой, «солнце» Гоголя, солнце всей русской словесности.

Ты:

– «Милость к падшим призывал». И делал это единственным достойным в литературе путем:

– Писал правду.

Впервые опубликовано: «Русское слово». 1908. 30 ноября.