В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

героев 1812 года, то впоследствии он склонен давать надписи к портретам поэтов-

современников. Арзамасские прозвища стали его пророчеством о грядущих

судьбах арзамасцев и символическими знаками личности, а поэтические формулы

из посланий -- эпиграфами к жизнеописаниям: "Святое имя -- Карамзин",

"Малютка Батюшков, гигант по дарованью" и т. д.

В орбиту поэтической мемуаристики, рожденной эпохой элегического

мышления и самосознания, вошли личность и творчество первого русского

романтика. Послания, обращенные к нему, посвящения ему есть почти у каждого

русского поэта 1810--1830-х годов. В них факты биографические (встречи,

расставания) соотносятся с благодарностью за поддержку ("Тобой впервые стал

Поэтом я...", "И сил мне придал ты своим волшебным словом...", "Не ты ль мне

руку дал в завет любви священной?.."); в них вызревают обобщающие

характеристики ("Тиртей славян", "Гораций-Эпиктет", "балладник мой", "новый

Грей"). Итогом этой индивидуальной поэтической мемуаристики становится

объявленный в 1817 г. "Вестником Европы" конкурс на надпись к портрету

Жуковского: "Не угодно ли будет нашим господам стихотворцам (разумеется,

общим приятелям Василия Андреевича) прислать к нам надпись для другого

портрета?" {Вестн. Европы. 1817. Ч. 91, No 3. С. 183.}. Надписи К. Н. Батюшкова,

В. Л. Пушкина, Н. Д. Иванчина-Писарева и, наконец, знаменитая пушкинская

"Его стихов пленительная сладость..." отразили пик популярности поэзии

Жуковского и вместе с тем взлет поэтической мемуаристики. Свое законченное

выражение она получила у Ф. И. Тютчева. "Зарифмованное воспоминание" -- "17

апреля 1818 года", рассказывающее об одной из первых встреч с Жуковским,

написано незадолго до смерти Тютчева, но...

С тех пор воспоминанье это

В душе моей согрето

Так благодатно и так мило --

В теченье стольких лет не изменяло,

Меня всю жизнь так верно провожало...

Поэтическая личность Жуковского, его душевный строй влекут Тютчева к

нему. В своем стихотворном некрологе 1852 г. "Памяти В. А. Жуковского" он

определит это точно и емко:

Душа его возвысилась до строю:

Он стройно жил, он стройно пел.

Воспоминания о Жуковском не иссякнут в русской поэзии до самого

начала XX в. И в стихотворении с характерным названием "Родина русской

поэзии", напечатанном в "Вестнике Европы" {Вестн. Европы. 1897. No 11. С.

347.}, Вл. Соловьев завершит эпоху поэтической мемуаристики и надписей к

портрету Жуковского словами: "О гений сладостный земли моей родной!" А в

1905 г. Александр Блок, считавший Жуковского своим "первым вдохновителем",

скажет: "Жуковский подарил нас мечтой, действительно прошедшей "сквозь

страду жизни". Оттого он наш -- родной, близкий..." {Вопросы жизни. 1905,

апрель--май. С. 228.}.

Другим неиссякающим источником воспоминаний о Жуковском будет

дневниково-эпистолярная проза. В недрах и в контексте новой поэтической

культуры она имела неповторимое лицо. Автобиографические и

автопсихологические признания как форма исповеди и самопознания постепенно

обретают характер хроники, записок. На смену дневнику приходит "журнал", на

смену письму-исповеди -- письмо-проповедь, письмо-рассказ, письмо-

вероисповедание. Журналы-хроники и "философические письма", письма-

трактаты выходят из-под личного контроля и становятся фактом общественной

мысли (такова была судьба многих писем Жуковского, напечатанных на

страницах "Полярной звезды", "Московского телеграфа", "Современника",

"Москвитянина").

В дружеской переписке создается образ Жуковского-поэта, ведутся о нем

споры, определяется его общественное и нравственное лицо. В письмах А. С.

Пушкина и К. Н. Батюшкова, Н. В. Гоголя, в переписке П. А. Вяземского и А. И.

Тургенева, П. А. Плетнева и Я. К. Грота возникает живая личность Жуковского в

процессе ее духовного и поэтического становления и в то же время для будущих

поколений запечатлены почти с фотографической точностью его характерные

черты: это мемуары впрок, заготовки для последующих биографов. В переписке

современников 1810--1830-х годов Жуковский живет и как участник

литературного процесса, и как персонифицированное воспоминание о

поэтической молодости. Мемуарное начало в письмах -- своеобразные элегии в

прозе, где авторы, перефразируя Пушкина, словно постоянно вопрошают:

"Жуковский, помнишь ли былое?" В письмах к нему Кольцов и Кюхельбекер,

Гоголь и Пушкин вспоминают о встречах с наставником, другом, соратником.

Жуковский настолько важное и живое лицо русского литературного процесса, что

представить без него дружеское литературное письмо просто невозможно. С ним

связывают большие надежды, его призывают обратиться к национальным

сюжетам, его критикуют и им восхищаются, благодарят за помощь -- одним

словом, создается коллективный эпистолярный портрет Жуковского.

Можно спорить, насколько письма, тем более прижизненные, вообще

мемуарны. Можно сомневаться в мемуарном характере прижизненных статей о

произведениях поэта. Но если эти письма принадлежат Пушкину и Батюшкову,

если статья об "Одиссее" написана Гоголем, разве это не лучшие, ярчайшие

свидетельства современников о друге-поэте? Поэт всегда увидит в собрате то,