В ад с «Великой Германией»

Я беспомощно смотрю вперед, русские возвращаются, они уже в 50 м от меня. И я не могу даже двинуться. Проклятье! Я поднимаю свой пистолет-пулемет и вставляю новый магазин, так как все пули были уже израсходованы. Стреляю в приближающихся иванов, с трудом глотая воздух. Затем внезапно появляются двое моих минометчиков и спрашивают: «Что случилось, господин унтер-офицер? Мы должны вас забрать?» Одного из них зовут Пауль Шмиц (из Вольбека, монастыря в Вестфалии), другого я даже не могу, к сожалению, вспомнить. Узнав, что со мной, берут меня на руки и исчезают в густом лесу от преследующих нас ружейных выстрелов приблизившегося противника. Но едва мы избежали опасности, как русская артиллерия перенесла огонь на более близкое расстояние, и теперь огромные «глыбы» «черной свиньи» (15,2-см) застучали в лесу. Особенно опасны «корчеватели деревьев». А их осколки так и сыплются вокруг. Мы прячемся в маленькой, почти плоской ямке от бензиновых бочек. Здесь мы все трое немного отдохнули. Несколько бензиновых бочек все еще лежали там! Возникало противное чувство, когда подумаешь, что в эти бочки может угодить снаряд. Тогда «прощай, родина!» Когда огненный вал приостанавливается, мы собираемся, и я, сжав зубы, тащусь один, упираясь на мой пистолет-пулемет, как на костыль, чтобы мои друзья не считали меня бесчувственным и слабым. При каждом шаге обе ноги во всех местах горели, как раскаленное железо. Из дыр резиновых сапог, которые я ношу до сих пор, так как мои войлочные остались в Кенигсберге, временами брызжет кровь. Это очень беспокоит меня. Сзади раздается скрип сапог проникших в лес русских, что заставляет нас «бежать» быстрее. Мы добираемся до лесной поляны в 150 м от опушки. Немного отдохнули и сориентировались. Видим отдельных солдат, которые ищут спасения. Внезапно мимо нас проехал бронеавтомобиль, и сидящий наверху взволнованный офицер крикнул нам, что мы должны идти вперед и защищать свои позиции. Я объясняю ему, что ранен. Тогда он оставляет одного из минометчиков со мной, а другого заставляет идти снова «вперед». Я передаю ему свой бинокль (7 × 50), благодарю и прошу вручить его Хиннерку с известием о моем ранении и о том, что он должен взять на себя командование минометной ротой. Взвыл мотор, и броневик помчался дальше. Повсюду он собирает солдат, которые убежали в лес, и отправляет их на позиции. На лесной дороге стоит несколько грузовиков. Вскоре лейтенант возвращается уже на мотоцикле с коляской и берет меня с собой. Я прощаюсь с моим минометчиком и прошу передать привет нашему капитану и всем моим солдатам. В лесу все еще трещат осколки снарядов орудий и минометов, но русские больше не атакуют. По-видимому, их все же удалось задержать. Я проехал на мотоцикле не так далеко. За лесом мы выезжаем на дорогу. Мотоцикл не может ехать дальше. Однако у меня есть возможность продолжать путь на санитарной машине. Я сижу за спиной водителя на узкой скамье. В самые колени мне упираются вдвинутые сюда носилки, и я не могу вытянуть ноги. Пока мы ожидаем отъезда, я с трудом сдерживаю мучительные стоны. Около 17.00 мы все еще стоим, так как все хлопочут о создании новой линии обороны. Здесь собираются отставшие от своих частей солдаты. Я вздыхаю с облегчением, когда машина наконец трогается. Нас везут в полевой госпиталь, который, однако, прямо сейчас уезжает. Здесь уже никто не занимается ранеными. Между тем наступает ночь. Мы видим повсюду осветительные ракеты, слышим, как проклятые русские «швейные машинки» (легкие учебные самолеты У-2 с крыльями, обтянутыми материей) бросают повсюду бомбы. Мы видим больше, чем слышим, из-за шума мотора машины. Но однажды бомба падает слишком близко. Что-то сверкнуло рядом, и мы быстро уезжаем. Наша машина едет еще некоторое время, а затем останавливается. Сопровождающий ворчит, что их так и не снабдили в достаточном количестве горючим. После длинного мучительного ожидания на узкой скамье я уже не могу больше терпеть боли и перебираюсь назад к двери, правда, едва ли не зажатый между носилками. Но как долго все это будет продолжаться? Сопровождающий не появляется, а мы совершенно беспомощны без него. Предоставлены самим себе! Медленно идет время. Наконец я слышу громкие разговоры. Появляются двое мужчин, и я обращаю на себя внимание такими громкими стонами, что, к счастью, они берут меня с собой и грузят в какое-то узкое, похожее на ящик, сооружение в транспортное средство. В этом длинном «ящике», который стоит на бухте каната прямо на земле, уже лежат трое раненых. Один на дне ящика, другой — на нем, и теперь еще меня кладут сверху! Лежащий снизу раненый не стонет и не возмущается, хотя на него положили еще двоих мужчин. Мы медленно отъезжаем. Когда вся колонна отправляется, я слегка приподнимаю крышку «ящика», чтобы сориентироваться. Небо полно осветительных ракет, проклятые «швейные машинки» очень активны и все время пролетают над нами. Их моторы время от времени шумят над нами, и сверху падают две-три бомбы. Часто я могу видеть даже огни выхлопа моторов этих «ворон». Каждый раз, когда бомбы разрываются на дороге, кучера с повозок и другие солдаты бегут в придорожные канавы или в окопы, пытаясь укрыться. У меня такое чувство, что я лежу высоко над дорогой, по крайней мере на метр, не меньше. И без какой-либо защиты, причем мы часто слышим жужжание пролетающих мимо осколков. Но наибольшее опасение внушает то, что фронт, судя по ракетам, совсем рядом. Я слышу и даже вижу, как освещают ночную тьму снопы пулеметного огня. Затем над головой проносятся снаряды. Я смертельно устал, и глаза уже перестают что-либо видеть. Мой громоздкий пистолет-пулемет больно жмет мне на живот. Но пока мне вовсе не хочется расставаться с оружием. Ведь я вообще не имею представления, что здесь происходит и как далеко продвинулись русские. Вероятно, мне еще придется пустить в ход пистолет-пулемет.