В аду Сталинграда

Герд Хоффман казался очень отстраненным, сонным, совершенно не дружелюбным, как-то смирившимся с судьбой. Его брат погиб во время вахты на подводной лодке, и теперь все выглядело так, словно и он готовился к смерти. Герд был амбициозным, всегда старался делать все как можно лучше, был точен и никогда не критиковал начальство. В то же время он был добрым другом, и, в своей отстраненной манере, хорошим командиром. Он добровольно пошел на штабную работу, в то время как я отчаянно желал командовать и нести ответственность за свою часть.

Командный пункт III батальона 171-го артполка. Слева направо: лейтенант Краузе, обер-лейтенант Герд Хоффман и оберст-лейтенант (подполковник) фон Штрумпф.

У меня, однако, не было никакого желания умирать. Что я испытал в своей короткой жизни? У меня были большие планы на будущее, и я хотел насладиться тем почетом, который я получу с чином офицера. Военная форма выделяла меня из гражданского населения и коричневых рубашек партийных организаций. А владение хорошей ездовой лошадью давало дополнительное чувство удовлетворения и престижа. В те дни было очень модным быть профессиональным солдатом.

Я видел, что война — это зло, которое нам надо выдержать в бодрости духа, но по возможности остаться при этом целыми. Это могло показаться наивным, но я не хотел просить врачей подать меня на знак о ранении из-за небольшой царапины. Я думал, что это будет искушать судьбу, ранение для меня было серьезным делом. Знак о ранении был, конечно, доказательством самопожертвования. Из-за этого солдаты, которые не подвергались большому риску, в нем и бывали заинтересованы.

При моем фатализме я полностью игнорировал все мысли о своей собственной смерти или ранении. Таким образом я избегал чувства тревоги и долгих периодов беспокойства. Тогда я верил, что война — часть жизни профессионального солдата и что быть солдатом означает не только участвовать в парадах. Так что я чувствовал, что все правильно, когда я принял крещение огнем в начале военной карьеры, а не позже, когда у меня была семья.

* * *

Теперь моей батарее приказали оказать помощь — в форме артиллерийской поддержки — нашим северным соседям, чтобы они тоже смогли успешно пробиться к Волге. Мне пришлось перенести наблюдательный пункт, и в районе сплошных сожженных деревянных домов я смог найти несколько подземных помещений с бетонными потолками, которые усилили несколькими слоями шпал из ближайшего депо. Тяжелый физический труд исполняли хиви (добровольные помощники, в основном русские). Неподалеку, отчаянно пытаясь выжить, обитало несколько русских семей без мужчин призывного возраста. Они ужасно страдали от непрерывных русских обстрелов. Всегда тяжело было видеть их смерти или ранения. Мы пытались помочь им чем могли. Наши врачи и санитары старались как можно лучше. Таким образом постепенно они начали нам доверять. Конечно, мы были виноваты в их судьбе, потому что мы подвергли их большей опасности, заняв их безопасные подвалы. Несмотря на это, прошло какое-то время, пока они приняли предложение немецкой стороны, и их вывезли из города с колоннами снабжения.

Нам пришлось оборудовать наблюдательный пункт в балках разрушенного дома, который мы тоже постарались усилить железнодорожными шпалами. Это была верхотура, на которую было трудно забраться. Темный подвал выглядел странно, и туда мало кому нравилось заходить. Хиви избегали подвала и несли потери. Нам было их жаль, потому что их убивали свои же сограждане, и это после того, как всего чуть раньше они избежали смерти от огня немцев.

Они, конечно, предлагали нам свою службу добровольно, но не потому что очень нас любили. Если они и шли на такой риск, то делали это лишь чтобы избежать мрачной участи пленного — судьбы, которую они уже испытали, по крайней мере, ненадолго — со всеми мучениями и голодом, когда их гнали по степи, почти как скот. Как хиви они были в каком-то смысле «полусвободны», получали достаточно еды с полевых кухонь, чтобы набить живот, и неплохо снабжались в других отношениях. Они жили среди нас не так уж и плохо. Некоторые из них наверняка подумывали бежать. Было множество возможностей это сделать, но мало кто исчезал из расположения. Большинство было дружелюбно, трудолюбиво и лояльно к нам сверх всяких ожиданий.

Наша артиллерийская поддержка немногим помогла соседней дивизии. Мы не могли вмешиваться в уличные бои. Там всю работу делали гранаты и автоматы, с одной стороны улицы на другую, с этажа на этаж и даже из комнаты в комнату.

Русские упорно дрались за городские развалины — с упорством, превышавшим их и без того впечатляющий боевой дух. Они делали это так успешно, что мы едва могли двинуться вперед. Вряд ли дело было в их системе политического руководства. Как бы оно помогало им в рукопашном бою?

Лишь теперь мы поняли, как нам повезло с первого удара глубоко пробиться в центр города и взять широкий кусок волжского берега.