В алфавитном порядке

Хотя путь по зыблющимся улицам был опасен, я решил все же отправиться к Лауре. На пустыре меня окликнули мальчишки с нашей улицы, зовя присоединиться к ним. Они прятались за кустами с духовыми ружьями (ужьями, разумеется) и рогатками (огатками, само собой), подкарауливая книги. Я постоял рядом минутку и видел, как в небе проплыло несколько толстых томов, но шли они чересчур высоко. А когда уже собирался идти дальше, появилась маленькая книжка, по формату – учебный словарик, и, отделившись от стаи, снизилась и приземлилась в нескольких метрах от нас. Все затаили дыхание и прицелились в нее. Те, у кого не было ни ружей, ни рогаток, подобрали камни, и вслед за первым зарядом, попавшим в корешок переплета, они целым градом обрушились на книжку и в считаные секунды погребли ее под собой. Мы выскочили из-за кустов, и самый проворный схватил книжку – это в самом деле оказался словарь – и с ловкостью рыбака, чистящего улов, или мясника, потрошащего дичь, вырвал ей внутренности. На землю посыпались предлоги, частицы, союзы, артикли и прочая мелочь, на которую никто не обращал внимания, потому что все жаждали добраться до полноценных слов. И мальчишки, с такими неимоверными трудами одолевавшие в школе премудрости грамматики, теперь удивительно споро и ловко отделяли глаголы от числительных, а прилагательные – от местоимений. Выше всего ценились существительные (а те, что обозначали конкретные понятия, шли дороже абстрактных). Наречие же было вроде печенки: гастрономическая редкость, деликатес на любителя, так что никто не собирался за него драться. Не прошло и четырех минут, как книжку поделили, оставив на земле вместе с переплетом никому не пригодившиеся слова, над которыми, слетевшись, как на кусок протухшего мяса, уже кружились мухи. Мне, хоть я и не участвовал в охоте, тоже выделили долю – дали два местоимения, одно мужского рода, другое – женского, и объяснили, что ими можно заменить любое существительное. И, судя по всему, они, пусть и не так эффективно, как заменяемое ими, с задачей своей справлялись вполне успешно. Я понял: это – нечто вроде того, как за неимением ремня подпоясываешься веревкой, спрятал их в карман и, потихоньку отделившись от остальных, отправился искать Лауру.

А найти ее было не так просто. С прошлого раза улица, которая вела с пустыря в ее квартал, сильно изменилась и стремилась как бы закрыться сама собой, вроде того, как после удаления зуба затягивается рана в десне. Я догадался, что в такой ситуации оганизм будет ближе к реальности (к еальности, точнее говоря), чем старый добрый и привычный организм. И не то чтобы я вдруг истаял как дым или сделался студенистым – нет, скорее стал похож на какое-то изменчивое, с непостоянными свойствами вещество и благодаря этому куда лучше вписывался в зыблющиеся, подвижные улицы. Тишина при этом стояла, надо сказать, мертвая, а окна практически исчезли в морщинах фасадов, как иногда скрывают пупок складки на животе.

Окружающий меня городской пейзаж напоминал скорее извивы какой-нибудь полости в человеческом теле, чем внутренности пустой улицы. И казалось, будто я иду не по мостовой, а по каким-то хрящеватым звеньям – может быть, по пищеводу. И думал, что, если, не дай бог, все это продлится и продолжится, самое скверное будет заблудиться не на улицах, вдруг ставших незнакомыми, а внутри собственного тела – мы провалимся, например, в почку и не сумеем выкарабкаться из нее, чтобы вернуться к мозгу, в том случае, разумеется, если раньше привыкли жить в этой мыслящей емкости. А каков будет мир, управляемый из поясничной области? И тут внезапно, будто в озарении, я понял, какой смысл заложен в городах, в переплетении его улиц, в этой сети, служащей для того, чтобы мы перемещались из одной части себя в другую. А оставаться внутри своих домов или в пределах своих кварталов – что, кажется, сейчас и происходит – людям будет так же опасно, как затвориться в собственных легких или печени и оттуда пытаться управлять миром.

Тут наконец в складках этой раздробленной, разбитой – притом наголову разбитой – реальности я различил улицу Лауры и с благодарным чувством человека, ощутившего, что к онемевшей ноге вернулась чувствительность, устремился туда.