В алфавитном порядке

– Да ничего, в общем, хотя сам видишь, какая тут жизнь.

– И какая же?

– Неоконченная. Все здесь незавершенное и уже никогда завершено не будет.

И в самом деле, вдыхая здешний воздух, я чувствовал, что в нем чего-то недостает, хоть и не мог бы сказать, чту входит в его состав, кроме кислорода. Потом, желая, чтобы я получил представление о здешнем мире, существо предложило пройтись по округе, и я убедился в том, о чем уже догадывался раньше: бесформенный мир вокруг нас растекался, словно был лишен скрепляющего начала, и по нему внутри своих склянок или за их стенками бродили те рыхловато-податливые сгустки, которые мы и называем жертвами абортов. Сестра меж тем заметила, что я похож на отца.

– Разве ты знаешь его? – недоверчиво спросил я.

– Он попадает сюда, в наши края, каждый раз, как углубляется в этот том энциклопедии.

Я сначала удивился, что мы с отцом оказываемся в одних и тех же местах, но сейчас же и обрадовался этому, потому что понял: мы – рядом, вместе и заодно и при этом каждый может не страдать от присутствия другого. Разговор с сестрой был какой-то лоскутный, обрывистый, мне все же нравилось беседовать с ней, и все бы хорошо, если бы только не надо было дышать этим недоконченным воздухом – каждый вздох мало-помалу становился пыткой. И потому я взглянул на часы и сказал, что мне пора.

– Дедушка умер, – добавил я. – Я вообще-то отправился на похороны, но по дороге вспомнил, что мама сделала аборт, и решил навестить тебя.

– Но ведь в алфавитном мире кладбища очень далеко от абортов. Тебе надо было войти через десятый или двенадцатый том.

– Да-да, я знаю. Но у меня было время, и я решил прогуляться.

Сестра проводила меня до границы своей зоны, мы простились, даже не прикоснувшись друг к другу (мне думается, легкое отвращение было взаимным), и я, нигде не задерживаясь, дошел до владений аббревиатуры, соседствующей, хоть и не близко, с территорией аборта. Я шел без остановки, пока мое внимание не привлекло любопытное обстоятельство: в здешнем мире одна группа предметов, понятий и существ была представлена частью самих себя, а другая – сокращением своих элементов. Семья, к примеру, называлась Сем., а вот маэстро – мро. И разница между двумя группами заключалась в том, что в первом случае вещь оставалась целой, хоть и как бы свернутой, а во втором – ломалась непоправимо. Среди последних кроме семьи (Сем.) я обнаружил еще рукопись (Рук.) и женщину (Жен.), а среди сжатых меня больше всего поразили мученики (Муч-ки.), господа, вообще усеченные до ГГ., и лейтенанты (л-ты). Этот мир чем-то напоминал мир абортов, с той лишь разницей, что здесь все было крепко, густо, плотно, непроницаемо.

Поскольку аббревиатуры придумали для экономии времени и бумаги, то и мир, ими образованный, был очень мал, хоть и весьма разнообразен. Я обратил внимание, что дни недели, принадлежа к разряду слов сломанных, сокращенно выглядели так: Воск., Понед., Втор., Суб., Чет., Пятн., Суб. Каждое слово делилось примерно пополам, так что, едва успев проглотить один день, ты уже оказывался в следующем – все в этом мире сокращений происходило с головокружительной быстротой. Я проник в одну из этих недель через воскресенье, или Воск., и предполагал пройти ее всю. И выглядел великаном по сравнению с этими крошечными куцыми днями, но при этом должен был перебираться через них на четвереньках, словно полз по трубе. Голова была уже во вторнике, а ноги еще оставались в понедельнике. Ощущение беспредельной власти над временем пьянило меня, потому что время вдруг оказалось во мне, а не я во времени. Приложить немного усилий или отсечь еще по буковке от каждого слова – и я смог бы засунуть всю неделю в рот, проглотить и навсегда оставить в себе, вживить в нутро, превратить во что-то наподобие печени или почек. И меня озарило, что таким образом никогда больше не буду терять времени, потому что мои дни и годы из транспортного средства, которое доставляет тебя из детства в старость, а оттуда – в смерть, превратятся в железу, выделяющую длительность, как другая вырабатывает желудочный сок.

Я не знал, какие выгоды сулит мне такое взаимодействие со временем, но по наитию чувствовал: оно будет естественней, чем все, что было известно раньше. И не становятся ли часы, которые мы носим на запястье, механической альтернативой – своего рода протезом – внутренним часам, утраченным в ходе эволюции, вроде того, как – если верить рассказам отца – мы потеряли зуб мудрости из-за неуклонного уменьшения челюстей?

Когда я добрался до воскресенья, там сияло солнце, меж тем в пятнице, где еще находились мои ноги, вдруг хлынул настоящий ливень.