В алфавитном порядке

Снова исчез в коридоре и вошел в ванную – удостовериться, что на лице нет следов недавних слез. Их и не было, если не считать легкого покраснения век, но ведь оно появлялось и когда он слишком много времени проводил у компьютера. Присел на бортик ванны и повторил фразу, только что произнесенную гостьей: Простите за беспокойство. Мы проводим социологическое исследование среди жителей этого квартала, и вы бы очень помогли мне, если бы любезно согласились ответить на несколько вопросов. С какой безупречной правильностью построена фраза: Простите за беспокойство. Мы проводим социологическое исследование среди жителей этого квартала… И проникнута чувственностью, которую он почувствовал тотчас. Он мог смаковать вкус каждого слова, зная, что, прежде чем попасть к нему на язык, они побывали у нее во рту. Ощутив неуместное волнение, намочил краешек полотенца, провел им по лицу и вернулся в гостиную. Девушке, которая сняла пальто, но еще держала его в руках, явно было не по себе, как ни пыталась она это скрыть. Ей было страшновато. Хулио предложил ей единственный стул, чтобы ловчей было управляться с папкой, сам же остался стоять. Покуда она объясняла, с какой целью проводится опрос, он разглядывал ее колени, где под кожей чересчур явно обрисовывались кости, и наконец пришел к выводу, что во всем облике ее есть нечто архаичное, хотя именно эта тщательно скрываемая старомодность придает ей особую прелесть.

– Сколько тут человек?

– Простите?

– Я спросила, сколько человек проживает в этой квартире?

– Три, – ответил он, даже не запнувшись, хоть и сам не мог бы сказать, ради чего или для кого (ну, впрочем, может быть, чтобы гостья успокоилась) он лжет так бесстыдно. – Мы с женой и сын.

Девушка и в самом деле вздохнула с облегчением и следующий вопрос задала уже уверенней:

– Стало быть, семья. Какого возраста ребенок?

– Ему тринадцать лет… то есть на самом деле – уже почти четырнадцать: исполнится в этом месяце, – ответил он, подражая сослуживцу, любившему подобные уточнения.

– Можно ли узнать, сколько лет вам и вашей супруге?

– Конечно можно. Мне – тридцать шесть, жене – тридцать четыре.

Покуда она заполняла клеточки опросника, только что изобретенное Хулио семейство начало обрастать плотью правдоподобия:

– Обоих сейчас нет дома. Сыну исправляют прикус, и каждую среду они ходят к ортодонту.

Фразу Сыну исправляют прикус он на прошлой неделе услышал в автобусе и сохранил в памяти, сам не зная зачем, а теперь вдруг обнаружил, испытав при этом удовольствие человека, который нашел карамельку в кармане давно не надеванного пиджака. Она была приятна на вкус: Сыну исправляют прикус.

– Сколько тут комнат?

– Три. В третьей, когда сын был маленьким, жила нянька. А теперь там мой кабинет. Я журналист.

– Профессия – это дальше, в следующей графе, но хорошо, я запишу. А ваша жена чем занимается?

– У нее своя картинная галерея.

– Скажите, пожалуйста, вы предпочитаете делать покупки в крупных супермаркетах или в небольших магазинчиках?

– Ну, раз в неделю, обычно по субботам, мы все втроем отправляемся в торговый центр и делаем там стратегические запасы – масло, рис, молоко, кофе и прочее. Но хлеб и всякие мелочи покупаем в лавочках у нас в квартале.

Покуда девушка делала свою работу, Хулио без труда представил себе лицо своего сына тринадцати (на самом деле – уже почти четырнадцати: исполнится в этом месяце) лет от роду и его улыбку, открывавшую аппаратик для коррекции прикуса. Жене он приспособил лицо той женщины из больничного кафетерия, так напоминавшее ему Лауру. Последние вопросы, к его удивлению, касались того, как именно он привык потреблять культурный продукт. Хулио довольно часто покупал книги, но ему и в голову никогда не приходило, что и это – один из видов потребления. Когда девушка ушла, он мысленно проглядел анкету и снова удивился – все, чем он занимался в жизни, было таким личным, что неизменно происходило вне рыночной конкуренции.

Когда, запив полдесятка галет стаканом молока, он пошел спать, то чувствовал себя главой семьи – и это было совершенно ново для него.