В Америке

Театры не всегда бывали заполнены. Причиной могли служить непогода, плохая реклама, алчные директора театров, заломившие слишком высокую цену на билеты, или же организованные протесты против оскорбительных иностранных или слишком нью-йоркских пьес. «Пускай Нью-Йорк смотрит свои „постельные“ трагедии. Огайо будет устремлять помыслы к возвышенному», — так заканчивалось письмо в лимскую газету, автор которого призывал к бойкоту «Заленской и труппы» в театре «Форо», где давали «Камиллу». Письмо было подписано: «Американская мать». Рецензент из Терр-От упомянул о «женственной грации» Марыны в роли Маргариты Готье лишь затем, чтобы упрекнуть — «она тем самым делает грешную жизнь более чувственно-привлекательной».

Когда Марына наотрез отказалась вносить в программу ряд дополнительных, «искупительных» представлений «Ист-Линн» в Огайо и Индиане, Уорнок, надеясь отвлечь публику, объявил, что мадам Заленска потеряла «крест и тиару с бриллиантами стоимостью сорок тысяч долларов». Он тут же телеграфировал лучшему парижскому ювелиру, и курьер, который везет еще более дорогой бриллиантовый крест и тиару, уже сел на ближайший пароход в Шербуре, но пока это сокровище не достигло Индианы, он, Гарри Г. Уорнок, не ручался за настроение звезды. Марына возражала, говорила, что он делает из нее посмешище. «Вовсе нет, — объяснял Уорнок, — американская публика готова к тому, что знаменитая актриса расстается со своими драгоценностями как минимум раз в год».

— Только с фальшивыми драгоценностями? Или с настоящими тоже?

— Мадам Марина, — нетерпеливо фыркнул он, — звезды всегда очень беспечно относятся к своим ценностям.

— Кто вам сказал такую чушь, мистер Уорнок?

— Это было доказано двадцать лет назад Барнумом…

— Ну, конечно, — наигранно вздохнула Марына. — Слыхала я о вашем Барнуме.

— …когда он привозил Дженни Линд. Этот «Шведский соловей», как ее окрестил Ф. Т., и к тому же подлинный гений, три раза терял все свои драгоценности во время турне.

И Уорнок оказался прав. После того как он обнародовал историю с драгоценностями, на представлениях «Камиллы» всегда был аншлаг.

Но случались и казусы: после семи вызовов на сцену, которыми завершилась торопливая «Камилла» в Музыкальной академии в Форт-Уэйне, тучный мужчина в пожелтевшем парике набекрень проложил себе дорогу в толпе поклонников, осыпавших ее подарками в артистическом фойе (ей уже всучили бронзовую статуэтку Гайаваты, сборник речей Улисса С. Гранта и музыкальную шкатулку, которую поставили на соседний столик и несколько раз подряд завели «Карнавал в Венеции»), и настоял на том, чтобы Марына приняла в дар его любимого, толстого, одышливого мопса цвета шампанского.

— Это не драгоценности, мадам Зе, но он развеселит вас, это уж точно.

— Я назову его Опсом, — сказал Марына, и все улыбнулись. В тот вечер она чувствовала себя уставшей, даже раздраженной.

— Прош прощ? — переспросил поклонник.

Марыне, которая любила только больших собак, причем со здоровой дыхательной системой, неожиданно пришлось пообещать Уорноку, что она оставит Опса у себя. Еще один афоризм Уорнока: «Все знаменитые актрисы заводят собачонок», — и в этом отношении он был непреклонен. Но мисс Коллингридж, которая должна была ухаживать за животным, разрешили переименовать Опса в Индиану.

В Джексонвилле Марыне преподнесли пару зеленых детенышей аллигатора.

— А этих оставлять необязательно, — сказал Уорнок. Мисс Коллингридж уже нашла для них большую клетку и с удовольствием сыпала в их открытые пасти целые банки насекомых и улиток, а также кровянистые кусочки сырой говядины.

— А я оставлю, — сказала Марына. — Я уже дала им польские клички. Это — Кася. А ее дружок — Клеменс. Мисс Коллингридж уверяет, что они очень славные создания и что их маленькие беленькие зубки еще не острые и не опасные.

— Вы издеваетесь надо мной, мадам Марина!

— Как вы могли такое подумать? Вы разве не слышали, что у Сары Бернар есть львенок, гепард, попугай и обезьянка?

— Сара Бернар — французская актриса, мадам Марина. А вы — американская.

— Верно, мистер Уорнок. Я бы сказала, отчасти верно. Но не будь я обречена жить в вагоне, то уже давно приобрела бы…

— Ладно, — сказал Уорнок. — Оставьте себе аллигаторов.

Когда Уорнок велел ей сфотографироваться с Касей и Клеменсом и заявил репортерам, что аллигаторов мадам Заленской подарили в Новом Орлеане, Марыне, которая сама любила приврать для пользы дела, стало любопытно, почему он так сказал.

— Потому что «Новый Орлеан» звучит лучше «Джексонвилля».

— Лучше? В каком смысле, мистер Уорнок?

— Романтичнее. По-заграничному.

— А для Америки это хорошо? Не сердитесь на меня. Я просто хочу понять.

— Иногда — да, иногда — нет.