В Америке

— Загляните. Там стихи, которые посвятили мне разные люди. У каждой юной леди есть такой альбом.

Рышард пролистал несколько голубых, оранжевых, серых, розовых, желтых и бирюзовых страниц.

— «Дитя мое, будь умницей всегда!» Кто это написал?

— Папа.

— И вы с этим согласны?

— Мистер Карул, вы задаете ужасно глупые вопросы!

— Ричард. А это?

— Что?

И он с удовольствием прочитал, щеголяя смешным польским акцентом:

— «Пусть от жизненных бурь / Укрывает тебя / Молодой человек / Словно зонт от дождя». — Если бы только Марына его сейчас видела! — Кто автор?

— Эбигейл, моя лучшая подруга. Мы вместе учились в Академии мисс Огилви, и она всего на год старше, но сейчас уже замужем.

— Это означает, что вы ей завидуете?

— Может, завидую, а может, и нет. Это очень интимный вопрос!

— У нас с вами все может быть гораздо интимнее…

— Мистер Крил, прекратите сейчас же! И напишите что-нибудь в альбом. Вы же сказали, что вы писатель. Если напишете туда что-нибудь, то я никогда вас не забуду.

— Написать что-нибудь на память? И вы не запомните меня навсегда, если я поеду вместе с вами в Филадельфию?

— Вы поедете в Филадельфию?

— Ну да, чтобы посмотреть Выставку столетия. Вы же сказали, что я должен ее увидеть…

— Да, но я…

— А вы будете моим гидом. — Он привлек ее к себе. А что? Завтра они прибудут в Нью-Йорк. — Я прижимаю вас к сердцу. Не говорите, что мы должны расстаться. Или я найду… — Но она убежала. Прощайте, мисс из Филадельфии!

Сузившаяся океанская гладь, острова, буксир, затем сам остров, Манхэттен, знойный ветер, над головой закружились чайки, бакланы и соколы, когда «Германик» начал подниматься вверх по реке, наконец содрогнулся и глухо ударился о пирс «Белой звезды» на Двадцать третьей улице. Справа от них находилась безжалостная contra naturam[34] современного города, где все отношения строились по принципу «покупатель — продавец». Преуспевающий город, куда стремились эмигрировать люди. Любой ценой, невзирая на унижения.

Пассажиров третьего класса все еще перегоняли с «Германика» на баржу, чтобы переправить их снова вниз по реке в замок Клинтон — бывший форт в нижней части Манхэттена, где их обязаны были допросить и осмотреть. Таможенники, поднявшиеся на борт побеседовать с пассажирами первого класса и проверить их багаж, уже закончили работу и поздравили их с приездом в Америку. Рышард и Юлиан вышли на задымленную улицу и взяли наемный экипаж, который довез их до отеля.

Его размеры удивили даже Юлиана. По телеграфу из Ливерпуля он забронировал номер на двоих в отеле «Централь», который выбрал из-за названия.

— Больше похоже на банк, — сказал Рышард.

— У вас всегда такая погода? — спросил он служащего, когда они зарегистрировались (в свободной стране, как подчеркивал Юлиан, не нужно показывать документов, удостоверяющих личность), и поинтересовался, где можно купить марки, чтобы отослать всю эту кипу писем («Отдай их ему, — шепнул Юлиан. — Он все сделает и занесет почтовые расходы на наш счет»).

— Вы имеете в виду жару? — сказал служащий. — Так это еще не жара. Пока только июль. Нет, сэр, это еще ничего. Вот приезжайте к нам через месяцок!

Следом за двумя чернокожими носильщиками, которые подбежали к ним и подхватили дорожный сундук и сумки, они пересекли огромный вестибюль. В разных частях его пахло по-разному — полированной медью, промасленным деревом и жевательным табаком. Заглянули в похожую на пещеру столовую, где постояльцы питались четыре раза в день (Рышард отметил, что из-за жары мужчины могли позволить себе обедать без пиджаков, а Юлиан пояснил, что в американских отелях, так же как на пароходе, нет отдельной платы за питание, стоимость его включена в цену гостиничного номера), добрались до своего просторного номера с большим, но по ощущениям бесполезным вентилятором на потолке, и решили немедленно выйти прогуляться. И когда они снова очутились на улице, Рышард, который с момента их высадки только то и делал, что наблюдал, оценивал и делал выводы, — Рышард пережил прозрение. Возможно, выходя из отеля, он попросту увидел вывеску — «Бродвей». Они на Бродвее! Его живой ум оцепенел, и в голове вертелась одна фраза: «Я здесь, я на самом деле здесь».

На пароходе — в этом жестоком мирке — Рышард находился нигде; а значит, везде, чувствуя себя королем своего сознания. Ты расхаживаешь по своему миру, пока он движется по однообразной поверхности. Мир мал. Его можно положить в карман. В этом прелесть путешествия на корабле.