В августе 79-го, или Back in the USSR

Заведение называлось кафе «Метелица», но по виду было обычной столовкой. На нас, как на новеньких, сразу стали коситься у входа обеспокоенные женственные охранники, но мы, вспомнив Левины инструкции, нежно взялись парами за руки. Охранники успокоились, и мы спокойно прошли в кафе. Из динамиков негромко подвывал Элтон Джон. В довольно большом обшарпанном помещении располагалось примерно двадцать столиков, за которыми сидели, видимо, все «голубые» Москвы и Московской области – всего человек восемьдесят. Нас усадили за отдельный столик; мы сразу же привлекли к себе всеобщее внимание – оказалось, что новички здесь появлялись редко. К нам подошел официант, попросил заплатить по рублю за вход и принес потрепанное меню. Мы заказали весь список – в надежде, что среди всего столовского ассортимента найдется хоть что-нибудь съедобное. Окружающие, увидев, как наш столик заставляют напитками и закусками, стали понемногу успокаиваться – наверное, решили, что у ментов, выполняющих задание, столько денег быть не должно.

На свободное место перед баром вышел худой импозантный молодой человек в бабочке и очках.

– Мы начинаем наш вечер, посвященный творчеству Альберта Кука! – объявил он. – Этот величайший поэт всех времен и народов внес свой вклад.

Ведущий возвышенно и проникновенно понес какую-то лабуду про неизвестного нам Кука. Это было скучно, и мы временно занялись употреблением водки «Экстра».

Через некоторое время было объявлено второе отделение, конкурсное, во время которого будут выступать самодеятельные поэты с самодеятельными стихами. Это было немного веселее – каждый второй посвящал свои стихи объекту своей страсти, который, как правило, находился в этом же зале. Все было бы ничего, если бы один из выступающих не посвятил свои стихи мне; он так и заявил: «Русоголовому красавцу с серыми глазами за двенадцатым столом». Весь зал, затаив дыхание, следил за моей реакцией, поэтому пришлось соответствовать. Я отодвинулся от Леопольда и послал поэту воздушный поцелуй. Зал, который и так не пытался слушать стихи, после этого еще сильнее загудел.

Мне по характеру работы приходилось часто общаться с «голубыми», и я знал, что они редко меняют своих партнеров, отличаются верностью и ревностью. К тому же в «гетерорасистском» советском обществе найти нового партнера было чрезвычайно трудно и даже опасно. Здесь же царила на удивление фривольная атмосфера.

После недолгого выступления самодеятельных поэтов присутствующие единогласно выбрали короля поэтов – того самого Валентина, которого никто не слушал и который мне посвятил свои стихи. После этого ведущий рассказал анекдот, который, как выяснилось позже, явился суровым предзнаменованием: «Идем мы как-то с Альбертиком, а нам навстречу – толпа хулиганов. «Ну как, отбились?» – «Дурачок! Разве от нас с Альбертиком так легко отобьешься!»» Затем он объявил начало дискотеки, и я, уже посмотревший «Полицейскую академию», приготовился увидеть танцы а-ля «Голубая устрица», но так и не дождался. Парами никто танцевать не пытался, а, как обычно на советских танцульках, самоорганизовалось несколько танцевальных кругов, в которых танцующие мужчины-соседи улыбались друг другу или даже хлопали по плечам. Леопольд рассказал о забавной закономерности: если американцу скажешь, что он выглядит как педик в трауре, тот обязательно спросит: «А почему в трауре?»

Мне приспичило в туалет, и я необдуманно оставил свою компанию. Этим тут же воспользовался Валентин, который явно дожидался меня, но старательно делал вид, что с удовольствием курит «Яву» в вестибюле.

– Привет, – обратился он ко мне тоном бывалого завсегдатая, то есть с нежностью. – Я вас раньше у нас не видел. Покурим?

– Тело и душа должны находиться в равновесии: выпил – покури! – пошутил я и показал рукой на туалет. – Пардон, мне сначала туда.

– Да-да, конечно, я подожду, – с готовностью сказал Валентин. «Вот дурачок, – подумал я, – никак не может понять, что я неГЕЕспособен».

Выйдя из туалета и побеседовав с влюбленным поэтом, я попытался в мягкой форме объяснить ему, что у меня есть любимый человек, Леопольд, которому я изменять не собирался. А воздушный поцелуй был лишь шаловливой формой моей благодарности за прекрасные стихи.