В августе жену знать не желаю

Проводник зажег свечку, воткнул ее в песок, и все горы вокруг задымили. Тогда он начал махать факелом в разных направлениях, и все струи пара, близкие и далекие, стали повторять движения факела.

— Бежим! — закричала Сусанна. — Бежим!

Она была права.

Запах серы, кипящая лава, летящие камни, дым, жаркий воздух, горячая земля; а вокруг низенький венчик из печальных холмов среди библейского пейзажа с худосочной растительностью; низкие тени и мрачный свет, который не оживляют пролетающие птицы; вокруг тишина и запустение; нельзя доверяться этой проклятой долине, граничащей с печальным озером Аверно. Здесь пахнет адом.

Когда они вернулись в Неаполь и направлялись в карете в гостиницу, Сусанна прижалась к Гверрандо. Тот отпрянул. Он никогда не знал, собирается ли его подруга поцеловать его или дать ему пощечину.

— То место, — сказала женщина, — кажется мне символом нашего положения. Мы ходим по кипящему вулкану.

Гверрандо молчал.

— Ты же будешь любить меня по-прежнему? — спросила Сусанна.

— Всегда, — ответил молодой человек.

— Я, — пробормотала женщина, — после тебя не смогу любить больше никого. Я люблю тебя больше, чем себя.

— Это неправда!

Женщина посмотрела на него с негодованием.

— И ты утверждаешь, что это неправда? — воскликнула она. — Тебе недостаточно моего слова? Чего же еще тебе нужно? — Она заплакала. — Изображать любовь, — проговорила она сквозь слезы, — это и значит чувствовать любовь, проявлять любовь, дарить любовь.

— Ты права, — сказал Гверрандо, обнимая ее. — Ладно, хватит плакать.

— А ты думаешь, что я плачу взаправду? — закричала Сусанна, заревев еще больше. — Мои слезы — одно притворство, чтобы тебе было приятно. Все для тебя, чудовище, и такова-то твоя благодарность!

Гверрандо поцеловал ее.

— Не понимаю, — сказал он, — околдовала ты меня, что ли?

— Вы прекратите наконец? — закричал возница. — Вам тут карета или меблированные комнаты?

Он остановил лошадь, слез с козел и сказал:

— Выходите.

— Негодяй! — рявкнул Гверрандо. — Да как ты смеешь…

— Выходите! — повторил кучер, грозно помахивая кнутом.

Но в этот момент появился какой-то крупный мужчина — схватив за руку кучера, он сказал:

— Спокойно. Этот господин едет со мной. Пошел!

Он занял место на козлах, рядом с возничим, и заставил его ехать дальше.

В гостинице он ожидал вознаграждения от Гверрандо, но тот постарался улизнуть со своей подругой. Мужчина погрозил ему в спину кулаком:

— Мы еще увидимся и тогда посчитаемся! — прорычал он.

Поскольку весь вечер прождали Гверрандо, который так и не появился, к вечеру дон Танкреди обратился к Эдельвейс.

— Пойдем прогуляемся на свежем воздухе, — предложил он.

Они вышли вместе с Баттистой. Коляска медленно везла их к парку Грифео, вдоль дороги, с которой видно весь Неаполь. В воздухе пахло весной, а наши друзья сильно грустили.

Молодой человек повернулся к Эдельвейс, взял ее за руку.

— Мне сказали, девушка, что завтра вы выходите замуж, — пробормотал он.

Эдельвейс покраснела, как в тот раз в горах; она смотрела ему прямо в глаза.

Под этим взглядом Баттисте не хватило духу сказать то, что он хотел.

Все трое молчали.

Уже несколько минут в небе стояла полная луна; эта луна, такая благородная и древняя, которой нравится блестеть на развалинах и освещать хороводы белок на крутых склонах, поросших травой, на опушках леса.

— Какая красивая луна! — пробормотала Эдельвейс, вздохнув.

Дон Танкреди не хотел поддаваться грусти.

— Расскажите мне что-нибудь забавное про луну, — сказал он Баттисте. И приготовился бешено хохотать.